Вы здесь

«Лебединое озеро»

Рассказ
Файл: Иконка пакета 04_sokolov_lo.zip (16.51 КБ)

Миша легонько потрогал бабочку под своим подбородком. На ощупь она напоминала хворост, который пекла бабушка, но пахла маминым кремом для рук.

Готов? — спросила мама. — Дай я на тебя посмотрю.

Она поправила Мише волосы, покрутила бабочку и, чмокнув его в лоб, шепнула:

В туалет не хочешь?

Миша замотал головой.

Ну пойдем, сейчас будет третий звонок.

В Новосибирском театре оперы и балета Миша был впервые. Пространство фойе показалось ему бездонным, люди — чересчур суетливыми и шумными. Мама, державшая его за руку, то и дело останавливалась, пропуская перед собой галдящих взрослых. Их постоянно кто-то обгонял, натыкался на них. К такому скоплению людей Миша не привык, он вцепился в мамину кисть, прижался к ее бедру и, чуть подволакивая правую ногу, тихо шел навстречу неведомому миру живой музыки.

Наконец они оказались внутри зала. Люди, снующие вокруг, все так же продолжали шуметь, но звук их голосов и смеха теперь улетал куда-то вверх, к самому потолку.

Дали третий звонок. Миша вздрогнул. Окружающие вдруг засуетились, начав спешно рассаживаться. Добрались до своих мест и Миша с мамой. Им достался самый центр второго ряда, чем мама была невероятно довольна. Билеты на балет «Лебединое озеро» им подарили.

О чем говорили окружающие его люди, Миша понять не мог, все слова сливались в единый гул со сбивчивым ритмом. Его монотонность пронизывали лишь нестройные звуки инструментов, вылетавшие из оркестровой ямы. Мише это показалось забавным. Будто кто-то баловался, схватив скрипку, трубу или флейту. Вдруг откуда-то сверху на весь зал свалился строгий мужской голос, мягко, но уверенно попросивший всех зрителей отключить мобильные телефоны и пожелавший всем приятного просмотра. Мама, тут же спохватившись, полезла в сумочку и, кое-как найдя там сотовый, отключила в нем звук.

Затянувшаяся настройка оркестра вскоре Мише наскучила. От пиликанья зазвенело в ушах, и он начал крутить головой и болтать ногами.

Сынок! — шепотом одернула его мама. — Прекрати.

Миша остановился и опустил голову.

Вдруг зал, словно по команде, утих. Через мгновение замолчали и противные скрипки. Гигантским комом ваты над Мишей повисла тишина. От неожиданности он даже задрал голову вверх и приоткрыл рот. Но вот кто-то кашлянул, далеко, но отчетливо. А в партере заскрипели креслом. Кому-то весело и звонко прилетело сообщение, которое тут же стыдливо заглушили. Этот огромный, вездесущий зритель еще с полминуты кряхтел, шуршал, шмыгал носом, ерзал, пока окончательно не уселся. Но, успокоившись, вдруг взорвался аплодисментами.

Мама тоже захлопала.

Это дирижер вышел, — шепнула она Мише. — Он управляет оркестром...

Хлопать перестали. Из оркестровой ямы полилась стройная, красивая мелодия. Вначале плавно запели духовые, затем тревожно вступили скрипки, которые уже не казались противными. Все звуки, минуту назад бывшие бессмысленными, как по мановению волшебной палочки, сливались теперь в один прекрасный стремительный поток. Он все нарастал и нарастал, пока неожиданно не грянул гром, не взвизгнули тарелки и не загремели барабаны. Музыка стала страшной, грозной, угрожающей. Она словно наступала на Мишу, бежала на него. Он схватил маму за руку, а потом и вовсе переполз к ней на колени и прижался к ее груди. Но вскоре ужасающий грохот был повержен пронзительным голосом одинокой трубы. Печальная, грустная мелодия начала оседать, как вода в фонтане, она будто теряла силы, иссякала. Но тут же снова оживала и, набирая скорость, летела ввысь. Жужжащими насекомыми закружились скрипки, плавно превратив все в подобие торжественного марша.

С топотом на сцену высыпали артисты. Зал ответил на это короткими аплодисментами. Постепенно музыка стала умиротворенной и даже скучной. И Миша незаметно для себя и для мамы уснул.

Ему приснилась Катунь, мягкая, пахнущая глиной и почему-то теплая. Миша плавно опускает руку в воду, а она ласково щекочет ему пальцы и уносит за собой его ладонь. Потом рядом оказывается мамин брат дядя Вова, добрый и с колючей щетиной. Он вручает Мише спиннинг, и они начинают рыбачить. Солнце очень печет, Мише становится жарко, но временами его лицо обдувает легкий теплый ветерок, похожий на мамино дыхание. Дядя Вова смеется и что-то кричит ему. И вот Миша уже держит в руках только что пойманного хариуса, холодного, скользкого. Рыба беспомощно трепыхается, жабры ее подергиваются.

Кидай в ведро! — смеется дядя Вова.

А вдруг у рыбы в реке остался ребенок, думает Миша, как же он будет жить без мамы?..

Сынок, — нежно шепчет ему мама, — ты что тут у меня, уснул?

Миша открыл глаза и почувствовал, что держит в своих руках мамину руку. Вокруг опять все захлопали.

Вспотел весь, — сказала мама и вытерла ладонью пот с Мишиного лба. — Не скучно тебе?

Нет, — буркнул Миша.

В туалет не захотел? Сейчас начинается антракт, это перерыв, можно отсюда выйти.

Миша замотал головой.

Точно?

Да.

Люди вокруг загалдели, засмеялись, начали вставать и шумно продвигаться к выходам.

Пить будешь? — опять спросила мама.

Да.

Мама достала из сумочки бутылку с минеральной водой и сунула ее Мише в руки.

Садись на свое место, я пока бабушке позвоню.

Миша пересел в свое кресло и открутил крышку на бутылке.

Много не пей, — посоветовала мама.

Миша сделал пару глотков и отдал воду обратно.

Шея, стянутая шнурком от бабочки, ужасно чесалась. Миша засунул под воротник указательный палец и начал им водить туда-сюда, пытаясь запустить под влажную сорочку немного воздуха. Через пару минут бабочка переползла под его левую щеку.

Нет, мам, постановка очень хорошая, — щебетала мама. — Артисты прям молодцы! Очень все красиво, я прям довольна. Мишка уснул... Да, да. На руки ко мне заполз, представляешь, и вырубился!

Второе отделение открыла волшебная мелодия, грустная и тревожная, словно от чего-то предостерегающая, которая в конце концов опять переросла в нечто страшное и гнетущее. И Миша снова поразился тому, насколько плавно музыка меняла свое настроение. Только что она жалобно пела, а спустя секунду уже пыхтит, злится. Его детский ум не позволял ему представить, как живые музыканты, сидящие чуть поодаль от него, могли создавать этот многоголосый извивающийся поток, то сужающийся, то раздувающийся, то падающий, то вновь вздымающийся.

Так же тихо и спокойно начиналась гроза на Чемале.

Шелестит листва на груше, еле слышно гудят провода, поскрипывает шершавая калитка. Воздух становится сыроватым и свежим, начинает пахнуть травой и цветами. Все вокруг спокойно, неспешно, но при этом тревожно. Все чего-то ждут. Сидят на веранде. Дядя Вова молча курит, его жена, тетя Ира, убирает посуду со стола, мама что-то читает, Мишины двоюродные сестры Маруся и Настена, еще совсем маленькие, по-малышовски гукают на дощатом полу. И вот первый раскат грома. Где-то очень далеко. Высоко в горах. Вначале нарастающий грохот, а потом щелчок и настоящий взрыв, как в телевизоре.

Ого! — кричат все вокруг. — Сейчас даст!

И начинается дождь. Вначале он стучит, потом шуршит, затем звенит. Взрослые никого с веранды не выпускают. А Мише так хочется под ним пробежаться, так хочется рвануть прямо под ливень, широко расставив руки, и бежать, бежать, бежать! Без остановки, куда глаза глядят, как иногда говорят взрослые.

Мелодия, сопровождающая танец маленьких лебедей, Мишу немного развеселила. Неуклюжая, кряхтящая, смешная. Скачущий ритм напомнил ему прогулку на лошади все в том же Горном Алтае. Дядя Вова подсадил его тогда, подтянул стремена по ногам, велел держаться за седло. Лошадь очень плохо пахла, и поролон под седлом оказался влажным от дождя, отчего у Миши намокли штаны. Дядя Вова сказал потом, что «ребята эти совсем за конями своими не следят, а с животными так обращаться нельзя». Но сама поездка Мише очень понравилась. Лошадь была гладкой и горячей, смешно фыркала и иногда била его хвостом по ногам.

Во второй антракт мама все-таки сводила Мишу в туалет.

Начались танцы. Под заводной танец шута Миша даже стал подрыгивать ногами, а когда зазвучал вальсовый мотив, не удержалась и мама. Она тихонько закачала плечами из стороны в сторону, будто пытаясь убаюкать своего сына. Уснуть ему не дал звон тарелок. И снова набежала эта волна из страшной, будто выбирающейся из ямы, мелодии. Но ее быстро сменил следующий танец, и на сцене защелкали кастаньеты и зашелестели бубенцы.

А после тихая труба стала напевать незатейливую детскую песенку, и Миша опять невольно стал болтать ногами в такт этой чудесной мелодии.

Далее музыка стала немного скучной и какой-то вялой, но к концу темп ускорился, и даже слышно было, как актеры стучат ступнями о пол сцены.

Танцы завершились приятной и спокойной музыкой. Оркестр затихал, давая скрипке выплакаться, но потом опять еле заметно вступал, словно утешая ее.

Мише стало грустно. Он вспомнил их последний день на Чемале, самое время отъезда, момент, которого он так боялся и который так быстро наступил. С первого дня их пребывания там он считал, сколько остается до конца их недельного отпуска с мамой. Дни казались бесконечными, наполненными всякими разностями: интересными впечатлениями и необыкновенными ощущениями. Как хорошо, что дядя Вова взял их с собой, и как плохо, что всего на семь дней. Уезжать не хотелось. Миша даже расплакался у ворот, но не капризно, а молча, по-мальчишески, и небрежно смахнул слезы рукавом ветровки. Хозяин усадьбы, Дмитрий Иваныч, подарил ему тогда глиняную свистульку в виде рыбы. Миша громко свистнул напоследок и засмеялся сквозь слезы беззубым ртом...

В середине четвертого отделения завыла буря, загремел гром, засвистел сильный шквалистый ветер. И Миша, мышонком свернувшийся у мамы на коленях, снова удивился этой волшебной способности музыки так натурально передавать звуки природы, ее силу и мощь, ее необъятность.

Жуткая, страшная мелодия пробиралась внутрь сквозь кожу, поднимая на ней каждый волосок. Она беспощадно обрушивалась, преследовала, набрасывалась, заставляя Мишу сжиматься калачиком. Но, в конце концов, обессилев, она умолкла, рассыпалась, уступив место нежной мелодии.

Люди, сидевшие в зале, стали выкрикивать «браво!», начали аплодировать и вставать с кресел. Мама тоже захлопала. Ей, правда, было не совсем удобно, но Мишу она пересаживать не стала. Кричали и хлопали очень долго.

Пойдем быстренько одеваться, — шепнула мама, — а то сейчас народ набежит и будет очередь.

Фойе встретило их тишиной и прохладой. Мама звонко цокала каблуками.

Ну, что скажешь? Понравилось тебе?

Да, — улыбнулся Миша, — но немножко страшно было.

Мне тоже, — засмеялась мама. — Здравствуйте.

И брякнула номерком о деревянную стойку гардероба.

Добрый вечер, — приятным голосом ответила пожилая женщина. — Понравился вам балет, молодой человек? — вдруг спросила она, подавая Мише с мамой верхнюю одежду.

Миша привычно прижался к маминой ноге.

Михаил, — вступила мама, — отвечай, если тебя спрашивают.

Миша поднял голову.

Да, — тихо ответил он и улыбнулся.

Думала, не высидит, — сказала мама. — Два часа все-таки. Но ничего, молодец! Уснул, правда, в самом начале.

Мама потрепала Мишу по голове.

А вот у меня, кажется, конфетка есть! — засуетилась гардеробщица и шепотом спросила: — Совсем не видит?

Но Миша ее слова услышал и даже почувствовал, как мама в ответ замотала головой.

Отдел соцзащиты билеты выделил, — с грустной улыбкой в голосе произнесла она. — Немного не угадали. Но мы все равно решили сходить, не пропадать же билетам!

Возьми, деточка! — послышалось сверху из-за стойки. — Дай бог тебе здоровья!

Миша поднял правую руку ладонью кверху. Конфета пахла яблоком. «Наверное, зеленая», — подумал Миша. Мама однажды пыталась объяснить ему, что такое цвет. Сказала, что видела этот способ в одном фильме. Теплая кружка — это красный. Лед в холодильнике — это синий. Мягкая вата — белый. Но позже оказалось, что не все красное теплое, синее — холодное, а белое — обязательно мягкое.

Спасибо, — смущенно произнес Миша и тут же обратился к маме: — Можно я ее сейчас съем?

Можно, — ответила мама и, как ему показалось, опять грустно улыбнулась.

А ты хочешь?

А я и маме дам! — рассмеялась гардеробщица. — Вот, угощайтесь.

Ой, спасибо! — воскликнула мама. — Что вы! Спасибо большое. До свидания!

Всего хорошего!

Развернув конфету, Миша аккуратно просунул ее в щель на месте выпавшего зуба, положил фантик в карман куртки и взял маму за руку.

100-летие «Сибирских огней»