Нашедший Беловодье

О Юрии Ключникове

Поведу здесь речь о поэте совершенно особом, единственном в своём роде, другого такого просто нет. Он не новатор с точки зрения просодии, метрики, ритмики; его сила — мужественное мастерство в законных границах стихосложения, поэтический универсализм и несокрушимая нравственная цельность. И почти не имеющая равных плодовитость.

Поэт — это обязательно личность. Не-личность не станет поэтом, даже если прилежно освоит стихосложение, выдаст отсутствие стержня. После дюжины даже вполне гладких строф (а хватает обычно и пяти-шести) его/её текст будет снисходительно отложен в сторону — конечно, если читатель обладает поэтическим чутьём. Оно дано не всем, поэтому в печатном и сетевом пространстве обращаются гигабайты не-поэзии. Беды в этом нет. Поэзия произрастает на стихотворном перегное, ей нужен фон, нужна читательская масса, состоящая не из одних лишь знатоков и ценителей.

Но быть личностью мало. Не всякая личность, даже со стержнем, даже достойная во всех прочих смыслах, создана для поэзии. Кто-то испытывает потребность облечь свои правильные мысли в стихотворную форму, и уверен, что их надо только срифмовать, а что ещё? Это порождает печальные нестыковки, не будем называть имена.

Окончательного объяснения поэзии не дал никто, хотя попыток было не счесть. Есть лишь один критерий: вы ощущаете чудо. Пусть даже маленькое, но несомненное. Или поражающее как гром, такое не может случаться часто даже у самых больших поэтов, но случается. И порой даже не у самых больших. А бывает, вы чувствуете, что вот это стихотворение, пусть даже вчера написанное, существовало всегда, его не могло не быть. Если вы, листая сборник незнакомого автора, встретили нечто такое, вы наверняка уже не отложите книгу, прочтёте её всю.

Сказано, вероятно, уже сотни раз: поэзия сродни музыке. Почему именно это сочетание звуков хватает за душу, кто это объяснит? Почему именно это сочетание слов?

Поэзия – это образность, не ограниченная практически ничем. Она бывает изящной и остроумной, бывает резко неожиданной, а бывает, что называется, проверенной временем. Поэзия — это непредсказуемость, это внезапные сближения, невозможные в прозе. Поэзия — это звук. Может быть — прежде всего звук, даже когда вы читаете «про себя».

Поэзию как целое составляют концентрическиех круги. Самый сакральный, внутренний круг можно уподобить Евхаристии, священнейшему из всех Таинств. Поэты вступают в этот круг в вечных попытках постичь непостижимое. Дерзает не каждый поэт, но многие задевают его по касательной (даже Степан Щипачёв попытался как-то), это притягивает.

На самом внешнем круге поэзии (но ещё поэзии) обретаются шутливые послания, экспромты, эпитафии, пародии, подражания, акростихи, палиндрономы и тому подобное — при условии, что это мастерски сделано. Вся остальная поэзия (но именно поэзия) располагается на промежуточных кругах. Поэтические переводы, отборные, образуют смежный остров. Переводы — это тоже испытание поэта на подлинность, ибо хорошие стихи на чужом языке — суть вызов, не принять который не позволяет поэтическая честь. В этом легко убедиться, перебирая отечественные переводы, сделанные, как говорили в старину, «безденежно». Не знаю, как в других литературах, а в русской высокие образцы перевода становятся частью корпуса национальной поэзии. Мы любим, читаем и с удовольствием цитируем Вильяма нашего Шекспира и Омара нашего Хайяма как своих.

Подлинных поэтов отличает несходство между собой, «штучность» их судеб. Тот, о ком у нас сегодня речь, этому мерилу соответствует как-то особенно ярко. Юрий Ключников— «весёлый странник золотого века», как его называют рецензенты(цитируя «Золотой век» самого же Ключникова), 24 декабря отметит своё девяностолетие. Все свойства и признаки подлинной поэзии, поименованные выше, ему присущи— в разных долях, но все. Не могу не согласиться со Львом Аннинским: «Тысячи своих строк Ключников выдержал в рамках державинско-пушкинской гармонии, не польстившись ни на какие авангардистские уловки». Это ничуть не удивительно. «Авангардистские уловки» для Ключникова не зря символизирует «Чёрный квадрат» Малевича — едва ли не синоним смерти.

Юрий Ключников родился в городке Лебедин на Украине, 10-летним увезён в эвакуацию в Сибирь, в шахтёрский город Ленинск-Кузнецкий. Окончил Томский, один из лучших в стране, университет, в совершенстве освоил французский язык. Начинал директором сельской школы, перебрался в Новосибирск, работал гидом-переводчиком в Интуристе, радиожурналистом. В хрущёвскую оттепель учился в Высшей партийной школе в Москве на отделении печати, радио и телевидения. В Москве на Рождество в канун 1965 года имел видение Бога.

Его муза никуда не торопилась. В Новосибирск Ключников вернулся главным редактором сперва областного радиокомитета, затем Западно-сибирской студии кинохроники. Свою советскую карьеру Ключников закончил редактором Западно-сибирского отделения издательства «Наука». На этой должности он увлекся богоискательством и духовными учениями Востока. За что и вылетел в 1983 году с работы. Устроиться он смог только грузчиком хлебозавода.

Время выкинуло коленце
И причалил я в поздний час
С полуострова «Интеллигенция»
К континенту «Рабочий класс», —

писал он позже. Этот поворот судьбы оказался для Ключникова воистину счастливым. После рабочего дня у него появилось свободное время, чего не было раньше, и он наконец отдал его стихам, а с началом Перестройки включился в рериховское движение, объездил весь СССР, стал соучредителем издательства «Алгим», выпустившего десятки книг духовной направленности. Резко окрепший за 6 лет физического труда, он легко участвовал в экспедициях в Алтай, Гималаи, Индию, Непал, 10 лет водил большие (до 100 человек) группы к верховьям Белухи и Катуни— туда, где русские старообрядцы и другие странники двести лет искали своё Беловодье, райскую страну воли и правды. Позже пришёл к православию.

Как поэт, переводчик, писатель, публицист, эссеист, философ, журналист, путешественник Юрий Ключников сформировался в конце 80-х – начале 90-х, в возрасте, который принято считать уже «итоговой порой». Раньше, в среде всеохватного идеологического контроля и в силу обострённой личной принципиальности, у него не было шанса стать тем, кем он стал. И вот уже треть века он идёт своим путём, давно превысив любые подразумеваемые нормативы.

Свыше двух тысяч оригинальных стихотворений и полторы тысячи стихотворных переводов! В случае Ключникова мы вправе (и даже обязаны) включать переводы в общий зачёт не только по причинам, упомянутым выше, но и просто потому, что они в большинстве своём превосходны, он бережный соавтор тех, кого любит и переводит. А сверх того, Ключников — автор двух десятков книг. Это проза, эссеистика, путешествия, мемуары,сказки, переводы («Русское окно», «Я в Индии искал Россию», «Лики русской культуры», «Небесная Россия», «Предчувствие весны», «Дом и дым», ………). Он далеко обогнал всех, кто в XXI веке пробует разговаривать с мировой классикой в стихах и переводах. По складу личности он – универсалист, которому доступны все жанры, очень разнообразный в своём творчестве. Он гармоничный и счастливый человек, нашедший своё Беловодье. Естественно, Ключникову хочется, что Беловодье обрела вся его любимая страна.

Хотя сам поэт состоялся во всей своей многогранности лишь в постсоветское время — и не мог состояться в советское! — грюндерский капитализм ему сильно не по душе и он его чрезмерно обличает, словно забывая, что есть ступени, которые не перепрыгнешь, и сколько ни дёргай растение за верхушку, быстрее оно не вырастет, оно вырастет только в срок. Это симпатичный недостаток, свидетельство мощного нравственного чувства, но недостаток. При этом, надо признать, пессимизм у него под запретом:

Пока в апреле лёд ломают реки
И к веткам возвращается листва,
Свидетельствую: в двадцать первом веке
Русь возродится с чистого листа…

…Русь возродится Богом и судьбой
Прекрасней, чем задумано тобой…

… Я пробую стихами укрепить
Надежды ускользающую нить.

А главное:

Берёзы и снега, озера и луга,
Приветливое солнце в поднебесье.
На много тысяч верст под тысячами звезд
Звенит моя Россия, словно песня.

И, несколько строк спустя, вывод:

Нам не о чём грустить и нечего просить.
Бог подарил России всё, что надо.

За всем, вышедшим из-под пера Ключникова, стоит положительный настрой, даже если скрытый. Порой кажется, что он исполняет грустную мелодию, используя мажорный звукоряд. Иногда, впрочем, не кажется. И тогда начинаешь жалеть, что так много душевных сил, в ущерб лирике, Ключников отдаёт гражданственности. Но так выбирает его совесть, с ней не поспоришь. Тем более, что отдельные стихи написаны кровью сердца. Но признаем и то, что порой его гражданственность слишком приближается к плакатной («Мне наплевать, какой ты группы крови / и цвет каких волос тебе к лицу. / Нас разделить ничто не может, кроме — кому служить Творцу или тельцу». И так далее). Мысли правильные, но мы подобным перекормлены трудами школы Маяковского-Вознесенского.

Думаю, и для самого поэта органичнее такое:

О Россия! В дневном напряженье
И среди твоих долгих ночей
Я хочу быть твоим продолженьем,
Как берёза, ромашка, ручей.
Чтобы кто-нибудь в грусти осенней,
Проплывая житейской рекой,
Про твоё и своё воскресенье
Помечтал над моею строкой.

«Про твоё и своё воскресенье…». Эта строка вовремя напомнила, что Ключников, будучи православным верующим— убежденный приверженец доктрины воскресения, реинкарнации. И не просто реинкарнации, он пишет: «Я надеюсь, что вновь мне в России родиться придётся». Он твёрдо знает, что душа бессмертна, земная жизнь всего лишь «запятая в книге Жизни вечной», и без учёта этой особенности мировоззрения автора его поэзия не будет понята до конца.

У Ключникова прекрасная пейзажная лирика. Вот её образчик:

Уставшая от вешнего безбрежья
Вернулась в берега свои река,
Оставив в стороне от них небрежно
Оторванный распутицей рукав.

Теперь он дремлет озером без имени
В зелёном оперенье камыша.
— Возьми меня, куда-нибудь возьми меня —
Взывает к небу чистая душа.

До ночи провожает долгим взглядом
Бегущие по небу облака.
Бежит в совсем иных заботах рядом
Не помня о подкидыше река,

В делах своих петляющая спешных,
Влюблённая в далёкий океан.
А сын за лето высохнет, конечно,
И превратится осенью в туман.

Поэт находит красоту не только в роскошной природе Алтая, он видит её и на плоских просторах Западно-сибирской низменности, в Кулундинской степи, окружающей Новосибирск (стихотворение «Вечер»):

Он пока еще дивно красив,
Весь светящийся и величавый.
Но уже из болотных низи
Выползают туманы-удавы.
И шуршат в камышовой тиши,
И ленивыми кольцами вьются.
И утиная стая спешит
Опуститься в озерное блюдце.

Видимо, где-то в тех же местах подсмотрено, как на закате в небесах в очередной раз решается какое-то «неслыханное дело» (Тютчев). В современной русской поэзии я знаю мало равных по силе убедительности картин:

Красный закат. Он погоду к утру переменит,
В пламени алом купают бока облака.
Скоро их ночь в антрацитную пыль перемелет.
Ну а пока ослепительна красок река.
Светлое быстро темнеет в сгустившемся зареве,
Тёмное тонет в потоке багровых гримас.
Красное с черным всю скатерть небесную залили —
Словно хмельные гусары запели цыганский романс.
Хлюпнула громко под коркой ледовой водица,
Кто-то за дачным штакетником в лужу залез.
Вот промелькнула вдали одинокая птица,
Тёмная точка на светлом остатке небес…

Абсолютно свободное владение эффектными звуковыми приёмами стиха — и нежелание щеголять этим. Иногда мелькнёт: «звенит пиццикато цикад», «купают бока облака», но автор сразу же натягивает вожжи, не позволяя свернуть в сторону от главной мысли. Это свойство зрелого таланта. Как говорил другой поэт, «из одних перлов может состоять только перловая каша».

Стихи Ключникова (не все, конечно) уже в силу своей метрической правильности легко ложатся на музыку, превращаются в песни, а некоторые изначально сочинялись им как песни. Для песенной лирики нужна молодость души — как говорил Лев Толстой, «лирическая дерзость», а она не связана с паспортным возрастом. Приведу три четверостишия из трёх его песен, положенных на музыку композитором…

Есть в жизни неземная высота,
Есть пламя у холодного камина.
О, не покинь меня, моя мечта!
А я тебя вовеки не покину.

Из-за облака месяц застенчиво
заглянул к нам в полночный час.
Лучше гор может быть только женщина
со славянской синью в очах.

Нам правило старинное знакомо —
Ложиться в дрейф, когда идёт гроза.
Но мы наперекор морским законам,
Душа моя, поднимем паруса!

Нельзя не сказать и о стихотворных переводах Юрия Ключникова. Таковых у него, как упомянуто выше, примерно 1500 —из древнеперсидской, древнекитайской и французской поэзии, а также из Шекспира. Чувствуется, что это не заказная работа, отбор диктовался любовью к самим стихам. Переводы максимально раскрывают лирический талант нашего поэта, порой излишне подчинённый в его русской поэзии гражданско-публицистическому императиву. Я просто покорён его мастерством и ненатужной верностью оригиналам. Есть прекрасный критерий: оценивать стихи, уже известные по переводам, ставшим каноническими. Беру «Весну и осень» Беранже в версии Василия Курочкина. Кажется, лучше перевести невозможно. Но читаю перевод Ю.М. и ясно вижу: не уступает! А если бы я не знал курочкинский с детства, и прочёл оба впервые, подозреваю, предпочёл бы перевод Ключникова.

Ещё раз Беранже, «Не надо о политике, мадам». Этот перевод уже определённо точнее, надёжнее и ёмче перевода Всеволода Рождественского! То же с Жаком Превером: сравниваю «Как нарисовать птицу» в переводах Михаила Кудинова и Юрия Ключникова. Никаких сомнений, ключниковский лучше, ближе к оригиналу. А вот четверостишие из Гийома Аполлинера, звучащее настолько как не-перевод, что на секунду мелькает шальная мысль: уж не написано ли оно изначально по-русски, вспоминается, что Аполлинер был на самом деле Костровицкий.

Попрощаемся молча, без звука.
Лето кончилось. Осень. Пора.
Вряд ли завтра увидим друг друга.
Не забудем, что было вчера.

Предмет отдельного восхищения — Омар Хайям, явочным порядком давно уже присутствующий в русской поэзии. Есть столько переводов и подражаний (именно), что расплодилась тьма неумелых фантазий «на тему», даже с попарными рифмами! А тут — истинный Хайям.

Во всех религиях священники подряд
Нахваливают рай и очерняют ад,
Но знающие скрепы Мирозданья
Об этих заведениях молчат.

Антологии французской («Откуда ты приходишь, красота?»), суфийской («Караван вечности») и китайской («Поднебесная хризантема») поэзии, выполненные Юрием Ключниковым, по заверениям специалистов — самые крупные российские поэтические антологии (до и после революции), выполненные одним человеком. Мне кажется, этот поэтический подвиг отражает то свойство русской души, которую Достоевский назвал «всемирной отзывчивостью». В планах Ключникова — перевести подготовить антологию «150 лучших стихотворений мировой поэзии».

Про Юрия Ключникова, словно пришедшего к нам из эпохи Возрождения, иногда говорят, что он благородный Дон Кихот поэзии. С этим можно согласиться и даже добавить, что его Дульсинея — конечно же, сама Россия. Но, как и его литературный прообраз, он не видит признаков внимания со стороны дамы своего сердца. Уже почти достигнув девяностолетия, Юрий Ключников не удостоился ни званий, ни наград, ни серьёзных премий. Разумеется, за любовь не премируют, и это правильно, но за вклад в литературу, за вклад во взаимопонимание народов, такое нужное в наши дни, премировать стоило бы. Но складывается впечатление, что современный мир всё реже склонен замечать по-настоящему достойные дела. Был бы рад ошибиться.

Александр Горянин,
писатель, публицист,
член СП и Русского ПЕН-центра.