Вы здесь

Под крышей дома

Рассказ
Файл: Иконка пакета 02_savelieva_pkd.zip (44.2 КБ)

Если бы Ивашовым сказали, что из-за такой мелочи, как протекающая крыша в бараке на другом конце города, придется столько пережить, они, наверное, переехали бы куда подальше. Или, наоборот, держали бы двери распахнутыми?.. Теперь уже трудно сказать. Но все сложилось именно так, а не иначе.

Дом Ивашовых — на две семьи. А фактически на одну, потому что вторая половина уже три года пустует. Хозяйствовать так — приятно и свободно... Было свободно до тех пор, пока не расселили «бакинский» барак из-за аварийного состояния и крыши, вконец отказавшейся служить защитой от внешнего мира.

Жили в «бакинском» люди разные, по большей части бедные, да еще переселенцы. Ни к Баку, ни к Азербайджану жители барака отношения не имели. Но исконные обитатели городка были знакомы с кавказским миром почти исключительно по маленькому рыночку с азербайджанскими палатками. Темные глаза и еще более темные волосы жителей барака сыграли свою черную роль, дав ему название несправедливое, но липучее.

Мам, нам из барака кого-то вселяют! — крикнула Машка, старшая из двоих детей Ивашовых, студентка-отличница, забегая во двор.

Мать ее Анна — или, как ее звали в округе, Анютка — ткнула с размаху тяпкой между новорожденных морковных хвостиков.

Поди, пьянь какую в частный-то дом отправят, — буркнула Анютка больше сама себе, чем дочери.

Не, кого-то из «черных», — ответила Машка, на ходу отобрав громадный бутерброд у младшего брата Мишки, только что раскрывшего рот, чтобы откусить.

Час от часу не легче! — заорала на нее мать, как будто Машка выбирала, кому какое жилье дать.

Вечер прошел в ворчливо-тягостных размышлениях. А утром, когда еще и почтальонша тетя Рита не пришла, ситуация прояснилась. К забору подъехал фургон, и из него черным бисером высыпали детишки и тяжело спрыгнул немолодой бородатый мужчина.

Хэй-хэй-хэй! — пристрожил он бесенят, в момент закружившихся по двору.

Дети вернулись к машине и послушно, один за другим, стали заносить во двор старые облезлые пожитки. Из кабины, опираясь на руку высокого смуглого парня с короткой густой бородкой, грузно спустилась полная женщина, замотанная в платок так, что волос совсем не было видно, в длинном безвкусном красном платье, из-под которого торчали такие же красные штаны.

Новички не обращали на соседей никакого внимания. Муравьиная цепочка сосредоточенно вползала в дом и снова выползала, пока машина не разгрузилась полностью и, насмешливо фыркнув напоследок, не растворилась в белой дорожной пыли. После этого возня переместилась в нутро дома, и оттуда слышались гортанные голоса, скрип мебели по полу и звон посуды.

Ивашовы, впервые за много лет отодвинув прополочные дела, засели на своей половине. Такой напасти — плюс к их и без того нелегкой жизни — не ожидал никто. Анюта звонила подругам и, охая, делилась дурной вестью. Виталий, глава семейства, старался делать вид, что ничего не произошло, — сидел, уткнувшись в телевизор. В настенной живой картине показывали новости из конфликтных зон. Виталий мрачно хэкал и нервно вытирал рукой совершенно сухой нос. Машка и Мишка дежурили у окон, шикая друг на друга и пихаясь.

Вторая половина дома, отделенная от Ивашовых стеной и низеньким реденьким заборчиком, активных признаков жизни пока не подавала.

По облачной темноте, пользуясь отсутствием звездного света, дети тайком выбрались из дома и подошли к заборчику. У соседей горел свет, но было тихо.

Как думаешь, они кто? — подпрыгнул, чтобы заглянуть в чужое окно, Мишка.

Не лезь, салага! — по праву старшей осадила сестра. — Они знаешь какие — лучше вообще не встречаться!

Ага, не встречаться — у нас же двор практически один! — шепотом возмутился Мишка.

Забор поставим высокий, и все, — отрезала Марья. — И не будем их ни видеть, ни слышать.

Мишка, задрожав то ли от волнения, то ли от ночной сырости, вздохнул.

Любопытство свое подальше засунь, понял? — сурово посмотрела на младшего сестра. — Я тебя знаю, завтра уже полезешь знакомиться. Ты же слабак, всегда сдаешься и всем веришь.

Маш, я не, я честно — не! — виновато захныкал Мишка, у которого и вправду характер был слабее Машкиного.

На том и порешили, заходя в дом и отрезая, словно навсегда, этот день и все, что было до него, от ставшего вдруг подозрительным и недобрым внешнего мира.

* * *

Когда морковные кустики сформировались в маленькие гривы, у Ивашовых уже давно синел новый забор из профлиста, надежно отгораживающий их двор от соседского. Решение было принято бесповоротно с того утра, когда выяснилось, что соседи — мусульмане.

Не сказать, чтобы Ивашовы были сильно верующими, — так, обычные россияне, причисляющие себя к православным уже на том основании, что на Рождество гадали, а на Пасху покупали куличи. Раньше они и не задумывались об этом особо: детей крестили, чтобы округа не шепталась, в церковь иногда заходили — причаститься по случаю, чтобы милость Божию получить. Но с тех пор, как новости начали крутиться вокруг Сирии и все чаще звучали слова «ислам», «исламисты», соединяемые с «терроризм», «бомбежка» и прочими, Ивашовы стали к вере относиться строже. И сторониться мусульман, которых в их районе, к слову сказать, было совсем немного.

Сейчас же, когда они оказались буквально через стенку от чего-то, пахнущего непонятным и опасным, жизнь и вовсе потеряла свою безмятежность. Раньше в соседской половине жила старая учительница — тихая, безобидная. Ивашовы никогда и не задумывались, что разделяющая дом стена не капитальная, тонкая. Учительница проверяла тетради да читала, ее годами не было слышно. Теперь же к Ивашовым несколько раз в день долетали мусульманские молитвы, воспринимаемые русским слухом с непривычки как какие-то завывания. Пришлось повесить на эту стену толстый ковер и поставить рядом телевизор. Но сам факт того, что всего в метре молятся другому — чужому — богу, которого так часто поминают в религии, толкающей людей на войну и теракты, был ужасен и непереносим.

К тому же почтальонша тетя Рита, знающая все и всегда по долгу службы, сказала, что переехали сюда чужаки вроде бы из Дагестана и что какой-то из их родственников — кажется, племянник — ушел в боевики и уехал прямо туда, в Сирию.

А еще они, когда узнали, что вы собаку-то прямо в доме держите, заохали, — доверительно нашептывала тетя Рита. — «Аллах-Аллах! — мать-то их говорит. — Собака в доме — ангел туда не войдет. Не быть счастье в дом».

Какой еще ангел? — не поняла Анюта. — При чем тут собака?

Тю! — усмехнулась тетя Рита с видом всезнайки. — С такими соседями за стенкой живешь, а простых вещей не знаешь. У них, у мусульман-то, собака — это грязное животное. В доме держать нельзя, грех для них. Могут и убить, иначе ихний бог их защищать не будет. Смотри, как бы не отравили пса вашего.

Тетя Рита говорила так убедительно, что верилось сразу. Анютка ужаснулась варварству соседей с чуждым менталитетом, способных убить ни в чем не повинное создание. Ивашовы животных любили, собаки всегда у них были не цепными, домашними — залюбленными и чистыми. Мусульманские же обычаи, просачивающиеся сквозь еле заметную щель между металлическими листами забора и землей, пугали и никак не становились привычными. Напротив, все эти песнопения, вечный запах баранины и плова, ежедневно слышимые «иншалла» и «машалла», длинные женские одежды и черные бороды мужчин строили преграду между соседями намного выше, чем сам забор. Теперь же еще добавился и страх за беспородного, но такого родного Грэя.

Сами Ахмедовы и четверо их детей своей замкнутостью и необщительностью лишь увеличивали разрыв между собой и окружающими. Отец со старшим сыном работали на рынке, торговали овощами-фруктами. Мать с тремя младшими детьми, самый большой из которых должен был пойти в этом году в школу, сидели дома. Синий забор надежно скрывал соседей друг от друга, но не скрадывал звуки. Вставали Ахмедовы рано, во дворе возились подолгу. Волей-неволей Ивашовы вскорости выучили непривычные имена: отца звали Махмуд, жену его — Фарида. Старшего сына, Амира, вечно кликали младшие: Айша, Исмаил и Лейла.

Мишка, вдруг полюбивший гулять вдоль внешнего деревянного, местами дырявого забора, отделявшего дом от улицы, частенько подглядывал за соседями. Машка, правда, пару раз ему поддала, но потом у нее началась сессия и стало совсем не до брата. Поэтому в один весьма неприветливый дождливый день, когда родителям было лень ловить сына, вечно ошивающегося то в сарае, то в саду, Мишка познакомился с Исмаилом.

Взъерошенным вороненком смотрел черноглазый малолетка на шестиклассника, с независимым видом кидающего мяч о землю с той стороны уличного забора. Новенький, вызывающе-оранжевый баскетбольный мяч заворожил малыша так, что тот застыл под дождем. Мишка сосредоточенно стучал по мячу, не поворачиваясь к соседу. Подскоков через двадцать мяч, словно бы совершенно случайно, улетел к Ахмедовым. Мелкий бросился за оранжевым шаром, поднял из лужи и прижал к себе. Стоял, глядя то на Ивашова-младшего, то на мяч. Мишка уже засобирался домой, и тут мяч перелетел к нему обратно. Шестиклассник подмигнул мелкому и бросил мяч снова.

Так они и бегали под дождем за мячиком, ловили и упускали, падали в грязь, смеялись. Попало дома обоим — за испорченную одежду и чумазый вид. Но о завязавшейся тайной дружбе никто из родителей не узнал.

Через несколько дней вездесущие сестрички Исмаила обнаружили это «подзаборное» общение. Исмаилу пришлось познакомить Мишу с девчонками, чтобы те не наябедничали родителям. Айша и Лейла были вполне довольны, многого не требовали, только смотрели на Ивашова-младшего и, смеясь, что-то щебетали на своем языке. Исмаил же быстро учил русские слова, и забор совершенно этому не мешал.

Мишка, польщенный восторженным вниманием малышни, рассказывал про город и окрестности:

Там вот школа моя, большая... Здесь частный сектор — ух и домищ тут — уйма! А дальше, за домами, лес и озеро, в нем кувшинки растут, цветы такие белые.

Теперь девчонки, заинтригованные загадочными цветами, растущими прямо в воде, каждый день через брата просили Мишку показать озеро. Уводить далеко от дома чужих мусульманских детей было страшно, но и отказаться — невозможно. Так сияли, так лучились большие черные глаза в окружении смоляных кудряшек, что однажды Мишка растаял и дал себя уговорить.

Решили идти в будни, когда родители будут на работе, а Фарида, мать ахмедовских ребят, ляжет днем поспать. Долго ждать не пришлось. В среду выдался чудесно теплый день — не жаркий, но солнечный. Взрослые с утра разбежались по делам, Фарида возилась по хозяйству, а когда солнце добралось до зенита, по давней привычке, оставшейся от непереносимо-жарких южных краев, прилегла подремать. Дети впервые за долгое время не шумели и не ссорились, послушно и молча сидели возле мамы, поэтому уснула она быстро.

Исмаил вывел сестер через дырку в заборе, которую они с Мишкой расковыряли заранее. Ивашов-младший, гордый положением хозяина и проводника, уже ждал малышню с пакетом, в который запасливо положил бутылку воды и несколько бутербродов. Дети пищали от восторга, скакали вокруг Мишки, а тот вел их задней, вдоль огородов, тропинкой. Солнце мягко нагревало траву, и идти по ней босиком, сняв надоевшую обувь, было блаженством. Девчонки аккуратно переступали смуглыми ножками через одуванчики и васильки, в четыре глаза рассматривали смешной львиный зев и щекотали брата травинками. Мишка не торопил их, солидно разгуливал по давно надоевшим задворкам их старого окраинного района.

Оставалось совсем немного — махнуть через узкий лесок, как вдруг с окружной дороги выехала старая битая «газель» и, резко тормознув, остановилась около детей. Из машины выпрыгнул Амир и, крепко ругаясь гортанными словами, побросал детей в машину, хватая их сразу по двое. Мишка и сам не понял, как оказался среди ящиков с яблоками, виноградом, помидорами-огурцами и мешками с капустой.

Не бойся, брат хороший, — утешил друга Исмаил и тут же охнул, стукнувшись затылком об угол яблочно-пахнущего ящика.

Мишка ежился на полу, поджав ноги, подпрыгивая угловатым мячиком вместе с маленькими Ахмедовыми. Как назло, решив сегодня помодничать, он надел желтую майку без рукавов и шорты, а не джинсы. Это был отличный прикид для легкой прогулки, при этом совершенно не подходивший к скачкам среди деревянных ящиков в машине, несущейся по бугристой гравийной дороге. Мишка моментально покрылся царапинами, расчертившими ноги и руки красными неровными отрезками.

Машина тормознула. Амир что-то сурово крикнул Мишке, но тот со страху не разобрал русские слова, сказанные с сильным акцентом. Тогда кавказец, ругаясь, вышел из машины, открыл дверь и, как щенка, вышвырнул Мишку на улицу — напротив входа в их ограду.

Ах ты, сволочь! — послышался девчачий визг.

И в Амира врезалась Машка.

Сестра у Мишки была не промах — невысокая, стройная, но сильная: как-никак всю жизнь прожила в частном доме. Машка молотила Амира по голове, груди, рукам, пока у того не лопнуло терпение и он не скрутил ее.

Мишка увидел, как сестра от боли хватает воздух ртом, как сверкают глаза здорового, на полголовы выше Машки, парня, и тоже бросился на него. Амир, не отпуская Машку, прихватил пацана за ухо, и тот заплясал, попискивая, отбивая чечетку старыми кроссовками.

Маленькие Ахмедовы боялись реветь и только бегали вокруг брата, плаксиво просили его о чем-то на своем языке.

Амир не сразу понял, что толкуют младшие, и разжал руки, когда у Мишки уже конкретно покраснело ухо, а у Машки побелела вывернутая рука. Амир гаркнул на мелких, и те ссыпались обратно в машину. Мишка и Маша еще сидели в пыли, когда автомобиль уже свернул в соседскую часть двора.

Машка достала телефон. Мишка с опасением покосился на сестру:

Родителям?..

Сначала в полицию, — сквозь зубы сказала Машка.

Не надо, это я виноват, — опустив голову, признался Мишка, понимая, что ничего хорошего его сегодня не ждет.

Предвидение Ивашова-младшего сбылось. Досталось ему отменно: сначала от сестры, потом от мамы, а на ночь — от отца. Мишка потирал затылок, гудевший после отцовского подзатыльника, и думал, что больше никогда не пойдет к Ахмедовым — так скрутить девушку, как скрутил этот гад! Такой верзила, такую маленькую Машку! Мишка прижимался лбом к прохладной деревянной стене, у которой стояла кровать, и строил планы достойной мести за честь сестры. Мстить предстояло по-настоящему, до крови. Но как точно, Мишка не знал. Он вспоминал фильмы, представлял себя в черной бандане, сильным и беспощадным, стоящим над трусливо ревущим кавказцем. Надо только его как-то связать сначала...

На этом месте Мишка уснул, и снились ему не бои, а карусель из парка отдыха и большая сладкая вата, которую можно есть целый день, и она все равно не кончится.

* * *

Эй, иди сюда, да? — черный, рослый, Амир выглядел угрожающе в серой полутьме.

Машка покосилась на свою калитку, но собрала волю в кулак и пошла навстречу. Остановилась прямо перед парнем: пусть знает, она на своей земле и здесь ее порядки. Независимо отставила ногу, закинула сумку на плечо, посмотрела с вызовом.

Ты меня прости, — Амир отвел взгляд, и теперь можно было его беспрепятственно рассматривать.

Борода у него немного подросла, и выглядел он из-за этого совсем дикарем, некрасиво и как-то по-дурацки. Китайская олимпийка, дешевые черные джинсы, идиотские остроносые туфли.

Скажи спасибо, что заявление на тебя не написала. Вылетел бы в два счета из нашего города, понял? — Марья угрожающе наклонила голову.

Эй, женщина, говори уважительно! — мгновенно вскипел Амир, забыв свое желание извиниться, и сделал шаг к Машке.

Но та давно была готова бороться за себя, свою семью и за всю страну. И тоже шагнула вперед. Они почти столкнулись, оба полны решимости защищать своих. Глаза в глаза, дыхание против дыхания, вера против веры. Биться — так насмерть!

* * *

Июль выдался жарким. И хотя сессия давно кончилась, домой Машка заявлялась в поздних сумерках. Отгуливала последние годы детства, когда ты уже совсем большой и можешь приходить, когда захочешь, но еще считаешься ребенком, потому что учишься.

Ты чего это паришься в длинном, сарафаны не носишь? — матери удалось спросить об этом только спину Маши, потому что дочь, как зашла в дом, сразу нырнула в душ.

За тридцать градусов, а она рядится в кофту с рукавами и юбку чуть не в пол, — обернулась Анютка к мужу и снова вернулась к плите. — На кой черт покупали, такие деньжищи тратили? Лучше бы газонокосилку взяли, хоть польза была бы.

Мода. — Виталий лениво ковырял вздумавший бунтовать утюг. — Что в интернете, то и на детях. Хорошо, тулупы летом не рекламируют.

Дочка, раскрасневшаяся и мокрая, прошла мимо, словно не замечая родителей.

Может, поешь? — сделала мать очередную попытку пообщаться.

Ответила ей дверь, хлопнувшая без вызова, но однозначно.

Оставь ее, она взрослая уже, — примиряюще сказал Виталий жене.

Родители уселись голубками на диване. Много ли таких выдается минут: и дети, и работа, и дел домашних столько — жизни не хватит. А тут наконец-то тишина, и можно побыть вдвоем, обнимаясь, как в юности когда-то.

За окном сад качал зелеными головами, на которых уже нарастали яблочки и груши. Легкий ветерок романтично шевелил на окне голубой турецкий тюль, любуясь семейной идиллией.

Спали кошки и собака, раскинулись в кроватях на обеих половинах дома дети, и обнялись во сне родители; дремали улица и сад. И даже птицы сделали на ночь перерыв в чирикающем концерте по заявкам.

Только один человек в доме бодрствовал и готовился к решительным действиям.

* * *

Осознала пропажу дочери Анютка уже к полуночи, когда занудно-длинные гудки сменились вежливым: «Абонент не отвечает». За двадцать Машкиных лет, конечно, бывало всякое. И в последний момент сообщала, что останется у подруги, и ночевала иногда по несколько дней в общаге у сокурсниц под предлогом подготовки к экзаменам. Но чтобы вот так — взять и пропасть? Нет, не в Машкином это характере. Упрямая она, но честная.

Может, телефон разрядился? — тер лоб потной ладонью Виталий.

Да я ж звонила ей до этого раз тридцать, — нервно вскинулась Анютка. — Всё длинные да длинные, хоть бы эсэмэску отправила!

Надо Ольге позвонить, которая из седьмой общаги, — влез Мишка, особо за сестру не переживавший. — Она домой на лето не ездит. Машка точно там зависла.

Анна, поколебавшись с минуту и плюнув на некстати вылезшую вежливость, ткнула пальцем в номер дочкиной подруги. Разбуженная звонком сокурсница удивилась и вполне искренне заверила, что не видела Машку последнюю неделю.

Ночь прошла в мучительном ожидании. Родители ворочались, выстраивая планы, кому звонить с утра и как они оторвут дочке башку, когда она наконец появится.

Спозаранку, чтобы успеть до работы, обзвонили половину Машкиных подружек. Из ответивших никто ничего не знал, но оставались еще те, кто не взял трубку. До вечера Анютка и Виталий маялись на работах, позванивая в свободные минуты друг другу и по оставшемуся с утра списку.

Надо в полицию заявление писать, — пустым голосом сказала Анютка.

Вечер был палящим, как полдень, и Ивашовы сидели во дворе на скамейке.

Там только через три дня берут после пропажи, — хмуро ответил Виталий.

И что теперь, не идти? — взъярилась Анютка, за сутки осунувшаяся от переживаний.

Из-за заборной синевы слышались раздраженные крики: папаша Ахмедов явно был чем-то недоволен.

Еще эти тут! — окрысился Виталий.

Пошли уже, — встала Анютка.

Взяли паспорта и Машкино свидетельство о рождении — дочкин паспорт в суматохе не нашелся. Наказали Мишке сидеть дома и не дергаться и отправились в полицию.

Пока закрывали калитку, сосед открыл ворота, чтобы вывести машину со двора. Кинул соседям вместо приветствия злобный взгляд, те зыркнули в ответ. Был бы нормальный человек — подвез бы «безлошадных» Ивашовых. А этот... чужак и есть. Анютка с Виталием глотнули обидной пыли, поднявшейся за «газелью», и, с кашлем и слезами на глазах, вновь заторопились.

Когда они были уже около остановки, позвонил Мишка.

Мама, ты только не ругайся, — сопя в телефон, сказал он.

Что еще наделал? — рассердилась мать.

Записку нашел... Машкину. Она на книгах лежала, прямо на столе, а мы и не заметили.

Анютка резко остановилась, взяла мужа за руку.

Что там?! Читай скорее!

Там... — помялся Мишка. — Там это... «Уехала с Амиром, не волнуйтесь. Вернусь, когда смогу».

Анютка села прямо на остановочный асфальт, держась за сердце.

Что? Что?! — от волнения Виталий никак не мог поднять жену.

Анютка повернулась к супругу, но смотрела куда-то в пустоту. Выговорить услышанное было выше ее сил.

Бегом вернулись домой, перечитали. Мишка не соврал.

У них ведь родственник какой-то в боевики ушел, — с ужасом вспомнила Анна.

Я им сейчас покажу боевиков! — Виталий рванулся к соседям. — Поубиваю на хрен, если мою дочь по-хорошему не отдадут!

Жена с сыном попытались его удержать, да так и докатились шестируким коловоротом до соседского входа.

Виталий долго лупил кулаками по горячему металлу калитки, пока издали не послышался голос Фариды.

Эй, кто стоишь тут? — на ломаном русском отозвалась она.

Открывай! — шваркнул со всей силы Ивашов по железу. — Где моя дочь?

Муж нет в доме, потом приходи! — крикнула женщина и ушла.

Виталий метался перед соседскими воротами до тех пор, пока в последнем свете засыпающего солнца не появился автомобиль Ахмедовых. «Газель» тормознула перед воротами, Махмуд неторопливо вышел из кабины.

Ивашов тут же налетел на него.

Где моя дочь, сволочь черная? — в сердцах орал Виталий и старался схватить соседа за грудки. — Где моя Маша?

Ахмедов нахмурил брови, сжал кулаки, но сделал шаг назад.

Где моя дочь? Маша где, где моя девочка? — повторял Ивашов, пытаясь дотянуться до соседа.

Зачем мне твоя дочь? У меня свои есть! — рявкнул в ответ Махмуд.

Не ври мне! — заорал, не в силах сдержаться, Ивашов. — Она с твоим сыном-боевиком ушла!

Виталий снова попытался ударить Ахмедова, тот схватил его за руку, да так крепко, что Ивашов заскрипел от боли зубами. Анна закричала, испугавшись, что грузный и сильный Махмуд — ведь все «черные» сильны, как черти, — убьет мужа. На визг Анюты из дома выглянула Фарида и, в момент добежав, выскочила к ним за ворота.

Женский плач, крик, писк детей Ахмедовых, тут же прибежавших за матерью, становились все громче, разносились по всей улице. В окнах окрестных домов показались разинутые от любопытства рты.

Виталий, опомнись, что ты делаешь! — Анна подбежала к мужу. — Хочешь, чтобы все соседи узнали, что наша дочь в боевички подалась?

Ивашов стоял, тяжело дыша, не разжимая кулаки и не отводя глаз от Махмуда.

Где моя дочь? — тихо, почти по слогам, спросил Виталий.

Не знаю я, где твоя дочь, — зло ответил Махмуд. — Мой сын пропал, твоя девка его увела!

Голос Ахмедова, утяжеленный акцентом, был хорошо слышен по всей округе. От дальних домов как раз отделились два мужичка — всегда безработные и вечно пьяные участники всех событий местного масштаба. С противоположной стороны спешила почтальонша тетя Рита, придерживая обеими руками увесистую сумку, хлопающую ее по округлому боку.

Ивашовы и Ахмедовы переглянулись.

Пойдем в дом, — мотнул на свою калитку Ивашов.

У тебя в доме наджаса, нельзя, — отказался Махмуд.

Кто-кто?

Собака — нечистое животное, — презрительно сморщился Ахмедов. — В такой дом, где собака живет, ни один ангел не пойдет. Оттого и все беды, что с тобой под одной крышей живу!

Ивашов опять дернулся к Махмуду, но тетя Рита, заинтересованно оглядывая то одного, то другого, была уже близко. Анюта, прекрасно понимая, что хорошая сплетня ценится больше, чем пенсия, заторопила мужа: не дай бог узнают, что Машка с боевиком ушла, — всю семью потом со свету сживут.

Ахмедовская калитка была совсем рядом.

Сам ты наджаса! — огрызнулся напоследок Ивашов и вошел во двор Ахмедовых.

Остальные нырнули за ним разношерстной гурьбой. Махмуд закрыл калитку, показал рукой на дом.

Разговор получился немирным и тяжелым. То одна, то другая семья начинала обвинять соседей в коварстве, враждебном настрое, неправильных обычаях и прочем. Машину записку Махмуд прочел, перевел Фариде на аварский: сама она прочитать по-русски не могла. Фарида заохала, начала что-то горячо говорить на своем. Ахмедов цыкнул на жену, и она сразу замолчала. Но Анна уловила в речи соседки что-то значимое.

Что она сказала? Что она знает? — придвинулась на шаг Анюта к Ахмедовым.

Ничего не знает, нет, — отрезал Махмуд. — Сын ушел без спросу, я его ищу.

Признавайся, он боевик? — вернулся к больному вопросу Виталий.

Зачем боевик? — осерчал Ахмедов. — Он сын мой, честный парень.

А борода как у боевика, что у тебя, что у него! — опять полез на соседа Ивашов. — Все вы, мусульмане, такие: днем дружите, ночью стреляете и горла режете.

Э, ты! — налились кровью глаза Махмуда. — Я тебе плохих слов не говорил, твою веру не обижал, и ты со мной говори уважительно!

А что у вас родственник в Сирию подался? — Анна сердито подняла кверху кулачок. — Боевик, значит, в твоей семье, — скажешь, нет?

То его грех, — ответил Ахмедов. — Здесь я не виноватый.

Мама, мама, пойдем! — Мишка задергал мать за рукав.

Ты совсем, что ли? У тебя сестра пропала, — зашипела на него Анна.

Ну пойдем же, мама! — сын упрямо тянул ее за собой.

Виталий обернулся к жене и сыну, посмотрел в почерневшее от ночи окно.

Ищи своего сына, где хочешь, — бросил он напоследок Махмуду. — А дочь моя завтра дома должна быть. Иначе иду в полицию и пишу заявление, что твой сын боевик и мою дочку похитил.

Уже в своем дворе, на родной территории, Мишка снова подошел к маме:

Я знаю про Машку, мне Исмаил сказал.

Исмаил? Это еще кто? Что он сказал? — затеребили сына родители.

Сын младший дяди Махмуда, — Мишка показал носком ботинка на синий забор. — Сказал, что видел, как Машка с Амиром стояли несколько раз за забором и разговаривали. Что-то про «уехать» говорили.

Вот тебе и длинные юбки! — хлопнул себя по колену Виталий. — Значит, точно в мусульманки подалась, с ним боевичкой поехала.

Не говори так, не говори! Наша дочь не такая, — зарыдала Анна.

Такая, не такая, а из дому сбежала! — Виталий налил полную кружку холодной воды и жадно выпил. — Плохо ей здесь было, что ли? Чего не хватало?

Анюта молча вытирала слезы. Возразить было нечего.

* * *

Машка позвонила на следующий вечер, неожиданно. Точнее, звонка ее ждали, как ждут рассвет среди затянувшейся ночи, но, когда телефон Анны затенькал и выдал на экран: «Доченька», и Виталий, и сама Анюта на секунду замерли. Потом, одновременно бросившись, дотянулись до телефона в четыре руки. Анна нажала «ответить» и не сразу смогла сказать «да» — пересохло во рту.

Мама, это я, — заговорила трубка знакомым, Машиным голосом. — Ты меня слышишь?

Доченька, где ты? — Анна начала рыдать. — Где ты, Маша?!

Мама, со мной все хорошо. Я не могла вам сразу сказать, вы бы не пустили меня... Скоро доеду и тогда, наверное, смогу нормально все объяснить.

Виталий выдернул у жены трубку, но Маша уже прокричала что-то про отправляющийся поезд и отключилась.

Прохладный к ночи дом вдруг стал жарким, как натопленная баня. Ивашовы вышли на крыльцо, долго сидели, наблюдая за перемигиванием звезд, рассеянных во Вселенной так далеко, что от одной до другой — не дозваться.

Грэй, в последние дни предоставленный сам себе, с удовольствием предавался любимому собачьему развлечению: рыл землю. Новый забор с самого начала привлекал пса, и теперь, добравшись наконец до синей стены, Грэй с упоением раздирал под ней низкорослые кустики травы. Надо было бы окликнуть пса, отозвать от забора, защищавшего от иноверцев не только людей, но и самого Грэя, но слова никак не шли наружу. Ивашовы смотрели на небо и не видели, как понемногу увеличивается щель под забором.

Неделя докатилась до выходных. Ивашовы, к собственной растерянности, пропустили второй Машин звонок. Копались с утра до вечера в огороде, а когда вернулись в дом и увидели пять пропущенных, дозвониться уже не смогли.

Утром в воскресенье к Ивашовым постучался Махмуд. Виталий, спавший урывками с момента пропажи дочери, вышел небритый, лохматый. Открыл замок калитки:

Заходи.

Ахмедов покосился на собаку, разгуливающую по двору.

Нет, тороплюсь, — помотал головой. — Сказать хотел: вчера Амир звонил. Говорит, доехали до станции. А куда — не сказал, оборвалась связь.

Ивашов хотел сгрубить, но сдержался — все-таки с добром человек пришел.

Спасибо. Вчера не успели трубку взять, когда дочь звонила.

Марьям с ним, сказал, — хотел успокоить Махмуд.

Но имя, родное русское имя, прозвучавшее вдруг так по-чужому, разозлило Виталия.

Мою дочь зовут Маша! — огрызнулся он.

Махмуд спорить не стал, качнул головой в сторону забора:

Закопай дыру, голову уже просовывает.

И ушел.

Виталий посмотрел на чумазого Грэя, валявшегося в подкопе с высунутым от счастья языком. Да, глубоковато уже подрыл, надо бы заделать...

Допоздна обсуждали с Анютой, до какого места Маша могла ехать с Амиром столько времени, — так что еще и связь обрывается даже на станции. Предположения получались одно печальнее другого, и, измучившись, Ивашовы легли спать. Беда бедой, а на работу завтра идти надо.

Ахмедовы легли еще позже. Привычный ритм жизни мгновенно разбился, как старая бутылка, без проворного старшего сына. Теперь Махмуду по работе и по дому приходилось все делать одному. Фариде тоже было нелегко: малыши, прикипевшие к Амиру маленькими сердечками, капризничали и не слушались. Вымотавшись за выходные, всегда напряженные на рынке, Махмуд наконец уснул, провалившись в глубокое, как тартарары, забытье. Фарида уткнулась в его плечо, по-мусульмански веря, что муж может справиться со всеми трудностями в мире — с помощью Аллаха, конечно. Младшие спали беспокойно, перебирая во сне ногами и шевеля смуглыми ручонками.

* * *

Исмаил проснулся под утро. Вечером он напился компота, и сейчас внутри мальчишки маленький, но настойчивый будильник требовал срочного подъема. Исмаил сбегал в туалет и хотел лечь обратно, но очень уж тихо и свободно показалось ему в доме, когда все спят и никто не говорит ему, младшему в доме из мужчин, что делать, а чего не делать. Непоседа-вороненок, покосившись в сторону родительской комнаты, хитро сверкнул глазами и решил немного погулять во дворе. А лучше — забраться в машину, на место водителя, и представить, как он сам едет за рулем — серьезный и взрослый. «Эй, — крикнул бы он всем девчонкам и парням, — смотрите, как я могу!» И повернул бы перед ними красиво и плавно, как умеет брат.

Замок входной двери был тяжелым, шумным. С ним и днем-то было сложно управиться, а в предутренней тишине запросто всех разбудишь. Исмаил не стал рисковать, открыл окно в кухне, отодвинул в угол подоконника цветы в тяжелых глиняных горшках и вылез во двор, скользнув по пластиковой раме. Кроссовки взять он забыл. Остывшая земля холодила пятки — пришлось прыгать до сарая, исполнявшего роль гаража, то на одной, то на другой ноге.

Исмаил задорным козликом доскакал до «газели» и... воткнулся в чей-то толстый серый зад.

Охренеть, Васяня, — сказал толстозадый, обернувшись. — Чо за фигня?

Из его грязных лапищ уныло свисали провода навигатора и ремешок борсетки, которую Махмуд забыл вечером в машине.

Ишь ты, отоспался уже, — выглянул из машины еще один — здоровый детина в жеваной красной майке. — Давай лови его!

Красногрудый Васяня кивнул толстяку, и тот, кинув добычу обратно в «газель», неуклюжим медведем качнулся в сторону мальчишки.

Исмаил отпрыгнул в сторону, кинулся в сторону дома. Но шаг крупного взрослого мужчины был намного шире, и уже через секунду рука толстозадого крепко держала мальчика за плечо.

Пусти, пусти! — верещал Исмаил, но вывернуться не мог.

Чего с ним делать-то? — буднично, словно речь шла о яичнице на завтрак, спросил толстый и почесал пузо.

Вяжи его и в машину, — харкнул Васяня на землю зелено-желтой мокротой. — Из города вывезем, там разберемся.

Исмаил воробьишкой бился в руках мужика. Он визжал, ревел, но в доме крепко спали, и даже открытое окно не помогало разбить оковы этого сна.

Толстозадый вывернул малышу руку и поволок его за собой. Исмаил пытался упираться, но влажная земля скользила и размазывалась под ногами.

Дада! — заорал Исмаил, зовя отца.

Толстяк ткнул в лицо мальчика кулаком. Исмаил упал и хотел отползти, но толстяк подхватил его и зажал рот мясистой, пахнущей куревом и еще какой-то гадостью ладонью.

В образовавшейся тишине двора неожиданно послышалось рычание: это Грэй, просунув в дыру под забором голову и передние лапы, яростно извивался, стараясь пролезть. Мужики напряглись, но, оценив величину подкопа и размер собаки, успокоились и отвернулись.

Давай пошевеливайся. Проснутся, — сказал Васяня.

Может, прибить пса? — предложил толстяк.

Вполне, — одобрил красногрудый. — А то загрузиться по полной не успеем.

Толстяк толкнул Исмаила Васяне. Тот поймал малыша за обе руки и вытянул откуда-то веревку, собираясь его связать.

Толстяк поднял лопату и, переваливаясь, заторопился к забору.

Я т-те покажу, как на людей лаять, — с ухмылкой сказал он псу. И в следующий момент заорал: — А-а-а!

Грэй, косматый, в налипшей на шерсть земле, вцепился со всей собачьей силой в руку, занесшую лопату. Грабитель вертелся, пытаясь стряхнуть пса, отцепить его свободной рукой, но хватка у дворняги была мертвая. Толстяк вопил так, будто сотни игл пронзили его мышцы и кровь из раны хлещет фонтаном.

Васяня, матерясь и волоча за собой Исмаила, бросился к дружку. По дороге он подобрал у машины кол и теперь держал наподобие боевого копья.

Стой, урод! — послышался голос Махмуда, возникшего в дверях дома в одних трусах, зато с топором в руках.

Ахмедов, лохматый и черный похлеще Грэя, выскочил во двор. В глубине дома заголосила Фарида, за ней запищали девчонки.

Красногрудый повернулся к Махмуду, выставил мальчишку и дубину впереди себя:

Убью паршивца! — визгливо, голосом припертого к стене урки заверещал он. — Ма-а-азги по земле раскидаю!

Ахмедов остановился, примериваясь, как отбить сына.

А ну отпусти пацана! — послышался сзади крик. — И учти, гад: полицию я уже вызвал!

Над забором, в первых утренних лучах, возвышался Ивашов. Золотой ли ореол вокруг его фигуры сыграл свою роль или же просто внезапное появление, но грабители окончательно растерялись.

Валим! — фальцетом пискнул Васяня и, отшвырнув Исмаила в сторону, в три прыжка доскакал до свежего пролома в заборе, зиявшего дорожной темнотой.

Грэй, увидев хозяина, наконец-то отпустил толстяка. Тот, постанывая, заковылял за подельником, со скрипом протиснулся в дыру, едва не застряв серым задом, и скрылся.

Послышался стук падающих чурбаков, и Виталий исчез за забором. Грэй залаял, просунув голову в подкоп на хозяйскую сторону. Оттуда раздалось кряхтенье и тихая ругань Ивашова: он свалился с рассыпавшейся поленницы.

Махмуд все ощупывал и осматривал сына, пока Фарида, которая наконец оделась и выбежала из дома, не увела Исмаила, прижимая его к себе и причитая. На улице напротив пролома в заборе показался Ивашов в тулупе и валенках на босу ногу.

Накинул, что в сенях было, — неловко перешагнул он через выломанные доски. — А эти удрали... Как твой мелкий-то? Ребенка били, козлы!

Ахмедов, качая головой и тихо ругаясь на аварском, стоял перед гаражом, рассматривая развороченные ящики.

Много украли? — сочувственно спросил Виталий.

Не успели, — покачал головой Махмуд.

Грэй, радуясь хозяину и тому, что чужаки убрались, а знакомые люди остались, бегал кругами и лаял, махая хвостом.

Ахмедов молча смотрел на собаку. Ивашов почесал в затылке.

Пойдем мы, наверное, — он взял пса за ошейник. — Хорошо, что дом сегодня оставили открытым, иначе бы Грэй не выбежал.

Спасибо, сосед, — кивнул Махмуд.

Бывай! — улыбнулся Ивашов и вместе с Грэем полез через дыру обратно.

* * *

Весь день Мишка слышал призывный стук из соседского двора. Прийти не осмелился: чувствовал себя виноватым. Одну из досок забора, и без того неплотно сколоченного, он когда-то подковырнул своей рукой, выманивая Исмаила погулять. Именно там грабители и проделали дыру. Одна сорванная доска для здоровых мужиков — что узкая щелка, но начало положил, получается, он, Мишка!

Ивашов-младший слонялся по двору, ходил на огород поливать грядки, смотрел, как виляет хвостом оставшаяся на своей территории половина Грэя, вздыхал, чесал в затылке, но пойти узнать, как дела, не решался.

Когда над ивашовской калиткой появилась голова Махмуда, Мишка немного струхнул и незаметно для себя переместился ближе к дому.

Ахмедов степенно постучал, подождал, глядя на Мишку, переминающегося с ноги на ногу, покачал головой.

Отец на работе? — крикнул он.

Да-а-а, — протянул Ивашов-младший. — Скоро придет.

В кружевных прорезях калитки на миг мелькнула черная кудрявая макушка Исмаила. Ростом малыш пока не вышел, поэтому, когда хотел заглянуть во двор к Мишке, подпрыгивал. Сегодня прыжки маленькому Исмаилу не удавались. Мишка вздохнул, вернулся к забору и отодвинул засов.

Ахмедовы зашли во двор. В руках у Исмаила была большая, завернутая в бумагу кость. Грэй, заинтересованный вкусно пахнущим гостинцем, закружился вокруг людей. Собачьи глаза сияли, язык вывалился из пасти, а хвост раскачивался так сильно, что бил пса по бокам.

Отдай ему, — кивнул Махмуд.

И Исмаил, доверчиво шагнув вперед, протянул подарок псу.

На, ешь, — малыш старался выглядеть серьезным, а потому казался еще более забавным. — Это твоя еда. Ты хорошая собака.

Грэй покосился на Мишку, но тот молчал, и собачьего терпения надолго не хватило. Пес мягко, стараясь не поцарапать руки Исмаила, взял зубами кость и, сморщив от нетерпения нос, побежал под крыльцо — в свое любимое логово.

Люди проводили Грэя глазами, послушали, как он сочно, со вкусом вгрызается в мясо, покрывающее кость толстым слоем.

Передай отцу от меня спасибо, — сказал Махмуд Мишке. — Попозже зайду.

Исмаил гордо, с достоинством кивнул, соглашаясь со словами своего «дады». Мишка тоже кивнул — немного растерянно, потому что не знал, что ответить.

Ахмедовы уже давно ушли, а Мишка все сидел на крыльце, наблюдая за торчащими из-под крыльца подрагивающими задними лапами и хвостом, который обычно был свернут калачиком, а сейчас от удовольствия распрямился. Зубы Грэя, судя по скрежещущим звукам, точили кость, ни на миг не оставляя этого занятия.

Ты чего это такой кислый? — крикнул от ворот Виталий. — Случилось что?

Постоянное ожидание хоть какой-то весточки от дочери сделало Ивашова подозрительным.

Пап, отчего люди друг друга не любят? — Мишка попинал ступеньку крыльца. — Вот собаки — они всех любят, кто не обижает их и хозяев...

Не разводи мне философию, — буркнул отец. — Что это с Грэем? Чем ты собаку накормил?

Да это не я, — задумчиво отозвался Мишка. — Это дядя Махмуд приходил с Исмаилкой. Во-о-от такую костищу для Грэя принесли!

Мишка по-рыбацки развел руки в стороны, существенно преувеличив размеры подношения. Но задняя часть пса, которая по-прежнему высовывалась из-под крыльца и блаженно подергивала лапами, оспаривать заявление не стала.

«Наджаса», «наджаса», — передразнил Ивашов. — Вот и пес, хоть и нечистый, пригодился...

Виталий разогрел ужин, но есть не стал. Смотрел телевизор, выключив звук, листал новости. Онемевший экран импульсивно дергался, меняя изображения, привлекая внимание яркими кадрами. Дикторы с напомаженными головами манерно поджимали губы, корреспонденты, принимающие у дикторов эстафету, старательно пучили глаза и многообещающе махали руками, показывая сразу во все стороны. Ивашов сидел за столом, размякнув над тарелкой, подперев рукой голову, уставшую от бесчисленных дум.

Хлопнула дверь. В кухонном проеме показались сумки, за ними ковыляла вспотевшая Анютка.

Мишка, закрой калитку, сил моих нет сегодня, — устало крикнула она в сторону входной двери.

Сын привстал было со ступеньки крыльца, но тут же замер, прислушиваясь к разговору родителей в доме.

Говорят, сейчас сажают жен боевиков-то, — не поднимая головы, словно сам себе, сказал Виталий. — В тюрьму сажают, надолго. Как пособниц терроризма.

Анна плюхнулась на табурет рядом с мужем, взгромоздив на колени пакеты с едой.

Что ты говоришь-то! — Она вмиг охрипла. — Может, еще не посадят. Может, амнистия какая выйдет. Не одна же наша так попалась. Вон их сколько — террористов этих чертовых, что наших девочек сманивают!

А может, и не вернется она уже, — продолжал рассуждать Ивашов, по-прежнему глядя исподлобья куда-то сквозь мельтешащий картинками экран телевизора. — Проведут войска артобстрел какой, и не останется там никого...

Анна швырнула пакеты на пол, схватилась за сердце.

Что ты душу-то мне терзаешь? — заплакала она. — Меня-то за что мучаешь? Думаешь, я не переживаю?! Вся уже извелась: там Машка останется — женой террориста будет, сюда вернется — преступница, в тюрьму упекут. Все из-за мусульман этих — как переехали они к нам в дом, так и началось... А до этого мы как хорошо жили, по-христиански, в мире, под одной крышей с соседями!

Анна схватила кухонное полотенце и, вытирая глаза, ушла в комнату. Ивашов сидел набычившись, постукивая кулаком себе по лбу. В тарелке твердели остывшие пельмени, из пакета, раскрывшего пасть на полу посреди кухни, медленно и беззвучно вытекал бело-пупырчатый кефир. Молчание — горькое, как та самая ложка дегтя, — охватило дом целиком, проникая сквозь стены и перекрытия.

Па-а-ап! Пап! — вдруг заорал Мишка.

Виталий подпрыгнул, чуть не лишившись разума.

Балбес! Что ты вечно надрываешься? — рявкнул он. — Спокойно говорить совсем не можешь? И так тошно, без тебя!

Там просто сообщение... — разом сникнув, пробормотал Мишка. — От Маши...

Виталий вскочил, табурет грохнулся на пол.

Где?! — сипло выдохнул Виталий. — Телефон где?

Ты его на крыльце оставил. — Мишка протянул отцу старенький «самсунг».

Из комнаты, на ходу запахивая халат, вышла Анна.

Подожди, сяду, — сказала она мужу и тяжело опустилась на второй табурет.

Виталий дрожащими руками поднял свой, долго поправлял покосившуюся ножку. Жена его не торопила — обоим было страшно узнать, что прислала дочь. Наконец супруги уселись. Мишка встал за спиной отца, чтобы в случае чего не попасть в эпицентр эмоций.

Это оказалось короткое видео, на три с половиной минуты. Виталий дрожащей рукой ткнул в застывший кадр. На экране телефона завертелось колесико загрузки, а у Ивашовых закружились головы и перехватило дыхание.

Маша сидела по-турецки на темно-красном ковре.

Мама, папа, здравствуйте, — невесело улыбнулась она. — Хотела позвонить нормально, но тут горы, связь почти не тянет, далеко от города очень...

Анна, услышав про горы, охнула, подалась назад. Виталий обнял жену, придвинулся к ней.

Тут очень хорошо, мне нравится, — Маша говорила гордо, но глаза были виноватыми. — Вы не сердитесь на меня, что я так уехала. Вы же все равно меня не пустили бы, а я очень хотела проведать дедушку Амира.

Маша посмотрела куда-то за камеру телефона и улыбнулась искренне, радостно.

На самом деле дедушка он Махмуду, а Амиру вообще прадедушка, — продолжала Маша. — Он старенький очень, дедушка Салимхан, еще в войну воевал. И даже до Берлина дошел. Мы поехали его поздравить, потому что у него день рождения — девяносто четыре года!

Маша помолчала, опустив глаза.

И еще мы за благословением поехали. — Теперь смотрела в камеру уверенно, жестко. — Я знаю, что вы не разрешили бы мне замуж за Амира идти. А ему родители тоже не разрешили бы на мне жениться.

Анна и Виталий переглянулись, схватили друг друга за руки. Мишка, выглядывая из-за спины отца, вытянул шею и раскрыл рот, внимательно слушая, что говорит такая решительная старшая сестра.

А Маша по-детски подтянула коленки к подбородку, обхватила руками ноги в трубчато-узких джинсах.

Я сначала думала быстро съездить и вернуться, — задумчиво вздохнула она. — А теперь думаю: не хочу домой. Так надоела эта ваша вечная война: мусульмане, христиане... Вы и людей-то не видите за этими словами. Только крыситесь друг на друга, хотя живем все в одном доме. А тут нам все рады, никто не ссорится. И мне с Амиром хорошо. И с дедушкой Салимханом и его внуками, которые с ним живут. И воздух тут чистый, и такой виноград!

Маша вскинула руки вверх, показывая, какие большие грозди винограда там растут.

Кто-то за камерой окликнул ее. Маша встрепенулась, привстала.

Мама, папа, я обязательно попозже вам еще видео запишу, — наклонилась она к телефону. — Сейчас виноград соберем и вместе с Амиром вам видео запишем. И с дедушкой Салимханом. А теперь я пошла, ладно?

Машина рука, потянувшись к экрану, резко увеличилась, изображение погасло.

В кухне Ивашовых снова стало тихо. Анна взяла второе кухонное полотенце и рыдала в него. Виталий вздыхал и кхекал. Только Мишка, почесав в затылке, ухмыльнулся восхищенно, пораженный смелостью сестры.

Надо пойти Махмуду сказать, — собрался с духом Виталий. — Тоже ведь переживают.

Анна кивнула, не отнимая полотенце от лица.

Р-р-рав! — весело тявкнул во дворе Грэй.

В дверь постучали.

100-летие «Сибирских огней»