Вы здесь
Проверенная смерть
* * *
Все не так. Дело движется к лету.
Или к Лете, скорее. Привет.
Осознать то, что времени нету,
у меня вечно времени нет.
Колыболь я качал — укачался
и печали свои пел, как гимн,
а теперь — только бы не кончался
аспирин-валидол-пенталгин.
Но еще есть под горлом заначка.
Не волнуйся, я так не умру:
пусть, скуля, уползает собачка
пистолета в свою кобуру.
Шелестит нервный свет и неверный,
шьет патроны военный портной,
и горит серый ящик фанерный,
нашпигованный вечной весной.
Смерть скучна распознавшим предсмертье
по стандартному сонму улик.
В циферблате мне виден пресветлый
пресловутый божественный лик.
Потому я и в меру невесел,
что, в себя заглядевшись, притих,
но кипит разноцветная плесень
на словах сырных песен моих.
* * *
Буря матом небо кроет,
ну и далее — астрал,
а под ледяной корою
вьются языки костра.
Ливень в крыши, как в литавры,
бьет, взметая снега пыль.
Миру шлет привет летальный
сей природный диафильм.
Я стою — простой, как лапоть, —
свой простаиваю след —
в ожидании полапать
пред кончиной этот свет.
У меня печаль на рыле,
на губёхе — бурный мат,
духи на меня нарыли
запредельный компромат.
Всю свою мускулатуру,
ветром вытертую в прах,
я извел в макулатуру,
в тибидошный серый трах.
Но в своем очнувшись теле,
пребываю, невесом,
в металлической метели,
ставящей финаль на всем.
* * *
Мы — только буквенного талька
пыльца. Мы — только семки сем.
Мы — только скрип занёбной гальки
сухих, пупырчатых фонем.
Наш карандаш уже источен,
как гол, забитый вратарю.
Сквозь ярость зарослей межстрочных
я путь тебе не проторю,
стишок мой — скушанный и скучный —
пора расстаться нам, моншер,
пусть плюсанёт тебя А. Кушнер
и примет, словно акушер.
Но если встану я у рая
иль ада — нет различий тут —
пускай в каком-нибудь Урае
под водовку тебя прочтут.
И я тогда в гордыне мутной
не буду долго титьки мять,
переча слабости минутной
перечитать тебя опять.
* * *
Не из ружей палить, а цветочки полить,
что страдают на почве степной.
Сколько новых — чудесных и знойных — палитр
ожидают меня за стеной?
И пока все счастливо разбились по парам
в этом мире — не первом — втором,
пусть табачным плывет в небо паром
одинокий мой строчный паром.
Дух напрячь да и вынести напрочь
вновь себя — до иного утра,
чтоб просить молча ангела на ночь:
напророчь мне на завтра вчера!
* * *
Зуб на зуб хоть и попадает,
но тем не менее — болит.
Мне, чтобы говорить, подарен
тяжелый русский алфавит.
Зимою думаешь о лете,
терзаешь хилый ноутбук
и проверяешь, есть ли сети
для уловленья скользких букв.
Они летят быстрее свиста,
а то — ползут, как слизняки,
пока ты с радостью радиста
встречаешь грудью сквозняки.
Живешь в тоске своей столетней,
тоска столетняя не врет:
итог старания — старенье,
итог повтора — поворот.
Откуда только здесь берется
дурь, переплавленная в дар?
И ртуть в термометре смеется,
и варит автор свой отвар…
* * *
От визгливых песнопений
мозг — как ящик выдвижной.
Каждый ближний — сразу гений —
и писклявый, и блажной.
То ли это ли, а то ли… —
и снуют, и говорят.
А затворники Альтоны
затворились и творят.
И звучит больная фуга
под медийною водой.
И выходит вон из круга
треугольник молодой.
* * *
Обмылками обломов мою руки,
обломками обмолвок тешу мозг,
дождю и ветру отдан на поруки,
свершаю путь — проторенный — в киоск.
Несу телес дырявое корыто
на мягкие простынные ножи,
и перхоть прихотей лет сто уж как отмыта
с картонной отбракованной души.
Не слышу крик, но впитываю шепот,
песочные ломаю города.
И все же — многократно послан в жопу —
сворачиваю снова не туда.
В своей глухой, незримой обороне
пытаюсь неприкаянно успеть
сказать. И не проспать, не проворонить
проворную, проверенную смерть.