Вы здесь

Железо — тоже неплохо

Рассказ
Файл: Иконка пакета 02_steka4ev_jtn.zip (30.2 КБ)

Был июль. В поле не на шутку припекало. Костя стоял на правой ноге, другая его нога свисала с узкого сиденья мотоцикла, немного не дотягиваясь до кикстартера. Он стоял почти не шевелясь, слушая гул пролетающего самолета. Перед ним широкой ровной полосой уносилась вдаль темно-серая асфальтированная дорога учебного полигона, где-то вдали сливаясь с дрожащим маревом раскаленного воздуха. Здесь «раскатывались» студенты сельскохозяйственной академии перед получением водительских прав. Порой заезжали сюда окрестные мальчишки — погонять кто на велосипеде, кто на мопеде или мотоцикле. Больше эту дорогу никто особенно не использовал — она, по сути, шла ниоткуда и никуда не вела.

Дорога покоилась на возвышающейся насыпи. По обе стороны ширилось отведенное под сельхозугодья поле, в этот год стоявшее под паром. Над ним поднимался приятный, суховато-пряный соломенный душок. Отовсюду доносилось мерное стрекотание полуденных кузнечиков.

Костины глаза задумчиво вглядывались в глубину ярко-бирюзового неба, расколотого с севера на юг инверсионным следом гражданской «тушки». Убаюканный яркой бирюзой, Костя едва не потерял равновесие, но пришел в себя, ударил ногой по рычажку кикстартера, еще, еще — двигатель затарахтел, пыхнув ядовитым облаком. Мотоцикл тронулся с места, стал набирать скорость.

Самолеты завораживали Костю с четырехлетнего возраста, с тех пор, как мама ему сообщила, что его родной отец — героически погибший летчик гражданской авиации. Случилось это, когда малютка Костя стал приставать к ней с расспросами о папе, которого он никогда не видел, прежде насмотревшись, как сильные дяди гуляют по улице с его детсадовскими друзьями.

Такого эффекта от своего признания Костина мама не ожидала. Вместо привычных для мальчишек машинок и пистолетов Костя раз за разом выбирал в магазине игрушек самолеты: маленькие на вращающихся колесиках, с выползающими при нажатии закрылками, сборные модели гражданских воздушных судов для склейки, планирующие по воздуху при запуске рукой, и даже наклейки и книжки-раскраски Костя выбирал соответствующие. Позже, уже во втором классе школы, он заявил, что хочет, как папа, стать летчиком. Это мечта не оставляла его до двенадцатилетнего возраста, когда врачи сказали, что из-за врожденного порока сердца с авиацией у него ничего не выйдет. Однако Костя свою мечту хоронить не спешил, по-детски надеясь на чудо.

Дружба со сверстниками не особо завязывалась. С единственным близким другом Костя разругался в четырнадцать лет: тот раз за разом старался убедить его, что мечтать о небе ему не стоит и что в училище его никогда не примут из-за болезни...

Костя проехал до конца дороги, странно обрывающейся в чистом поле щебенчатым скатом на другую — проселочную, и двинулся дальше, убегая от пыльного шлейфа, поднятого колесами мотоцикла. Перед ним в арке, образованной двумя рядами тополей, открылся поселок. По аллее, шагая гуськом, медленно плелась пара пожилых дачников — сухопарый мужчина с головой, покрытой старомодной светло-серой кепкой, из-под которой выбивалась прядь седых волос, и следовавшая за ним супруга в бледно-розовом ситцевом сарафане. Немного сутулясь, старик нес на плече блестящую лопату из нержавеющей стали. Старушка переваливалась с боку на бок уточкой, в руках у нее раскачивалось небольшое красное пластмассовое ведро. Проскочив мимо них, Костя вырвался на открытую местность.

Перед ним расстилался приземистый жилой массив с редко выглядывающими поверх шиферных голов вторыми и еще реже — третьими этажами частных каменных домиков. Этот район разделяло несколько строгих, хорошо заасфальтированных однополосных дорог, окаймленных густой зеленью лесопосадок. Выбрав одну, Костя проехал несколько сотен метров и остановился возле небольшого уютного домика, облицованного виниловым сайдингом. Здесь Костя жил со своей мамой.

Войдя в дом, он ненадолго замер на пороге — справа от него, на вешалке для верхней одежды, висел добротный кожаный пиджак, источавший густой и резкий технический запах.

От входной двери тянулся небольшой узкий коридорчик, упиравшийся дальним концом в широкую дверь кухни. Дверь отворилась, и появилась мама Кости. На ней был кухонный фартук с кармашком посредине. При виде сына мамины глаза суетливо забегали.

Давай-давай, проходи, мой руки. Где тебя носит? Договорились — к часу приедешь! — почему-то полушепотом выпалила она, прежде чем вновь скрыться на кухне.

Костя разулся и послушно побрел в ванную мыть руки. На кухне он увидел незнакомого мужчину, сидящего за столом. Взгляд у того был открытый, даже дружелюбный, однако при этом в незнакомце чувствовалась твердость. Отчего складывалось такое ощущение — из-за прямой, как по стержню вытянутой, спины или строгих, словно застывших в гипсе, угловатых черт лица, — Костя не знал. Мужчина, ложка за ложкой, зачерпывал прозрачный куриный суп.

Костя, мой сын, — сказала мама, указав открытой ладонью на Костю, а потом представила гостя: — А это Юрий Александрович. Он...

Да просто Юра, — неожиданно перебил тот. — Лен, не томи малого — он есть хочет, сразу видно. Давай, Костя, садись! — Он придвинул свободный табурет поближе к себе и к маленькому квадратному столу. — Тут мать такой вкусный суп сготовила! Мастерица она у тебя... — и улыбнулся скупо, но искренне.

Костя, помедлив, без энтузиазма, сел на приготовленный для него табурет.

Юрий недавно с Дальнего Востока прилетел. Бывший военный. Моряк! — застенчиво улыбнувшись, с какой-то причастной гордостью сказала мама, наливая в чистую тарелку суп.

Бывших — не бывает, — беззлобно высказался Юрий. — Душа у меня, знаешь ли, Леночка, морская, — продолжил он, расправив плечи и выпрямившись.

Черты его оживились, глаза заблестели, а рот растекся в мечтательной улыбке:

Сынок, ты когда-нибудь видел море?

Я вам не сынок, — покоробленный таким обращением, строго ответил Костя.

Да не были мы на море, когда уж нам! — проворно встряла мама в попытке сгладить неловкость, возникшую между гостем и сыном. — Никуда мы с ним в жизни не выезжали. Я-то вон когда последний раз в отпуске была? — она кивнула куда-то в сторону окна, за которым виднелся поселок. — Разве выберешься... До Кости-то было время, я и в Ялту, и в Алушту ездила, и на катерах плавала...

Суда не плавают, женщина. Суда — ходят. А то, что плавает, о том за столом не говорят, — бодро выразился Юрий, не прекращая открыто улыбаться. Потом, вдруг осунувшись, продолжил: — Я морю жизнь посвятил. Оно мне точно до самой смерти сниться будет. А тут у вас Черное — не дальний свет, всегда выбраться можно.

Он в задумчивости стал мешать ложкой почти остывший суп. За столом повисло молчание.

Жаль, Константин, что ты моря не видел, — вновь начал Юрий, — есть в нем правда, покой. Ведь в покое-то правда и прячется.

Костя взял кусок хлеба из плошки в середине стола и теперь смотрел на жиринки в тарелке с супом, тем самым показывая, что нет ему дела ни до моря, ни до кораблей, ни до странного мужчины, вдруг решившего пооткровенничать с первым встречным.

Тут вновь встряла мама.

У нас тут самолеты. Костя самолетами увлекается, — сказала она. — Сынок, покажи гостю свою комнату! У Кости такая коллекция самолетов, ты бы, Юр, видел...

Костя рассвирепел:

Ма-ма-а-а, не лезь не в свое дело!

Ты как с матерью разговариваешь?! — неожиданно вмешался гость. У него на скулах заиграли желваки.

А вы мне не отец, — ответил Костя, немного сбавив тон. — Учить меня будете...

Это уж точно! — пробурчал Юрий. — Со мной ты бы с матерью так не общался.

Наступила тишина, от которой маме явно стало как-то неуютно.

Костя, а ты знаешь, у Юрия к тебе предложение, — сказала она и посмотрела на гостя выжидающе.

А, да... У тебя сейчас каникулы, — нехотя среагировал Юрий. — А у меня мастерская — машины ремонтирую. Ты бы мог помочь.

Неинтересно, — с холодцой ответил Костя.

Гость покачал головой.

Я тебе работу предлагаю, — твердо, немного повысив голос, сказал он. — Денег заработаешь, да и посмотрим, что там с твоим мотоциклом. Мать говорит, ты что-то менять там собрался, — он добавил в свой голос доверительные нотки. — Давай — и подзаработаешь, и, глядишь, научишься чему...

Сколько?

Что — сколько?

Заработаю я сколько?

Хм... Ну пусть будет — сто рублей в час. Годится? — Гость выжидательно посмотрел на Костю. — Но в день ты там больше чем на пять-шесть часов не нужен. А то и меньше.

Заметано! — резко выпалил Костя.

Только предупреждаю, работаем мы очень энергично и на совесть! Так-то вот! — строго подытожил Юрий.

Костя легко кивнул, не глядя ему в глаза, затем куском хлеба подтер со дна тарелки остатки супа, поставил тарелку в кухонную раковину и вышел.

Утром Костя вышел рано, чтобы в восемь, как условились, появиться в мастерской нового знакомого — отставного моряка. Одет он был в старые джинсы, когда-то надежно заляпанную мазутом рубашку и кеды, которые сразу немного промокли от утренней росы. Мастерская находилась в километре от Костиного дома, в гаражном кооперативе. Для ее устройства Юрий выкупил два смежных гаража, на его удачу выставленных на продажу почти одновременно.

Моряк стоял на улице у открытых гаражных ворот. В его руках дымилась сигарета без фильтра.

Все путем, только с обувкой-то ты лиха дал, — сказал он, увидев Костю, вывернувшего из-за угла. — Мы здесь с железом работаем, зацепишь чем — и пропадут твои кеды. Или вон искра сварочная попадет...

Он затянулся дотлевающим сигаретным окурком, бросил его под ноги, растер, одновременно помахивая рукой из-за легкого ожога.

Ты вот что... — Он прошел в дальний угол гаража, поковырялся в какой-то куче ветоши, пока не откопал старые, но добротные черные ботинки из дебелой кожи. — Примерь, должны подойти. Давай-давай, без разговоров! — настойчиво сказал он, видя, что Костя принимает обувку из его рук без охоты. — Мне работник нужен, а не инвалид.

На этот раз Костя подчинился и сел на старую, всю в каких-то въевшихся черных пятнах софу, чтобы переобуться.

Прямо напротив софы, у дальней стены, лежали листы плотной сортовой стали, в углу стоял высокий синий газовый баллон. Слева от Кости компактно располагался небольшой квадратный обеденный столик: о его назначении говорил натюрморт из луковицы, трех яиц в скорлупе и куска черного хлеба, прикрытых целлофаном. К столу примыкал один-единственный стул. В углу пристроились две бамбуковые удочки — по виду совсем новые.

Ну, сынок...

Я вам не сынок, — с раздражением оборвал Костя.

Ну-ну, хорошо, я и забыл. Кон-стан-тин! — четко, по слогам, выговорил Юрий и с доброй иронией выпятил грудь.

Можно просто — Костя.

Словом, просто Костя, солнце уже высоко, давай приниматься за работу.

Хозяин мастерской озабоченным взглядом осмотрел стоящий перед ним верстак, а потом повел Костю в соседний гараж, где, высоко поднятая на домкраты, стояла какая-то старая модель BMW темно-синего цвета. Под ней в полу, уводя в погреб, тянулась оборудованная для слесарных работ яма.

Так, чем мы с тобой сегодня займемся?.. — забубнил Юрий себе под нос. — Чем займем... А вот чем! — Он приветливо посмотрел на Костю и игриво проговорил по слогам, не обращая внимания на то, что тот совсем не заражается его рабочим задором: — Сегодня будем латать лон-же-рон! Давай-ка перенесем сюда лист стали. Он нам понадобится.

Юрий стал спереди, Костя, поняв, что от него требуется, — с другой стороны стального листа, и они его перенесли в соседнее помещение. Юрий, бурча под нос что-то о размерах, открыл заложенную закладкой страницу в заляпанном черными пятнами блокноте. Затем он протянул шланг с газовой горелкой, настроил ацетилен, кислород, надел защитные очки и начал аккуратно разрезать стальной лист по намеченной риске.

Костя смотрел, как прожорливая синяя плазма расправляется со сталью. Было в этом что-то захватывающее, даже чарующее. Несколько раз он ловил себя на том, что не прочь попробовать себя в сварке, но голос глубоко внутри твердил, что это земное ремесло ни в какое сравнение не идет с воздухоплаванием и что нет в нем ничего такого, к чему можно привязаться душой. И Костя сторонился этой привязанности, будто она могла лишить его предназначения, умалить его самого рядом с гордой памятью отца-героя. И пусть все врачи поставили на нем крест — должно произойти чудо! В этом Костя не сомневался.

Что там с твоим мотоциклом? — Юрий вдруг вспомнил вчерашний разговор. — Давай посмотрим.

Ничего, сам разберусь, — ответил Костя, немного раздраженный тем, что его вырвали из размышлений.

Сам так сам. Упрашивать не буду, — твердо, но без раздражения сказал Юрий.

Прошло несколько часов. За это время они еще дважды переносили стальные листы. Все остальное время Костя был занят лишь тем, что придерживал то стамеской, то гвоздодером, то еще каким-то подручным инструментом места сварки.

Хочешь поучиться? — спросил однажды Юрий, подняв на уровень глаз горелку.

Нет, спасибо! — как всегда скупо ответил Костя, поборов искушение попробовать себя в новом деле.

Для мужчины это хороший навык, пригодится, — не отставал Юрий. — Всегда прокормишься. Сколько тебе, шестнадцать? Скоро из школы выпустишься — тогда уж будешь сам зараба...

Нет, спасибо! — повторил Костя, возвысив голос и уже не пытаясь скрыть раздражение.

Юрий равнодушно пожал плечами:

Как хочешь.

Неожиданно в двери заглянула Костина мама:

Бог в помощь, мои труженики! Проголодались?

Она сняла с плеча самодельную холщовую сумку и вынула из нее фаршированные блинчики:

Налетайте!

Затем ее взгляд упал на стоящие в углу удочки.

Сегодня идешь? — со странным восторгом обратилась она к Юрию.

Сегодня, Лен, — ответил моряк с хитрым прищуром. — Вот и Константина подтянуть собирался... — Посмотрев на парня, он с сомнением в голосе добавил: — Если захочет.

Ой, захочет, куда же он денется! — оживилась мама. — Он же отродясь на рыбалке не был — ни с мальчишками, никак.

Ну так когда-то ж надо начинать, — подмигнул Юрий. — Тут тебе такая радость откроется! — продолжил он, задумчиво мотая головой. — Я прям тебе завидую. Свою первую рыбалку помню, как сейчас. Тогда у нас во Владике...

Он все говорил, а Костя его не слушал, вернувшись мыслями к одинокому полигону, над которым невидимо пролегают воздушные пути. Но странный дальневосточный пришелец постепенно, раздражающе, как надоедливая муха, занимал место в его мозгу. Почему это новый человек, такой непривычный для их маленькой сельской жизни, вдруг начинает быть таким интересным?

Ну так что, Кон-стан-тин, нравится тебе мое предложение? — заключил свой восторженный спич Юрий, отвлекая подростка от мыслей. — Порыбачим сегодня?

Это вряд ли, — сухо ответил Костя.

* * *

Форточка в Костиной комнате была открыта, через нее врывался свежий ветерок, доносились раскаты грома.

В дверь постучалась мама:

Костя-а-а! — позвала она нараспев. — Будет до-о-ождь, возьми дождеви-и-ик и сапоги-и-и.

За каким чертом мне дождевик? Мне и дома неплохо...

Дверь, теперь уже без предупреждения, отворилась, за ней показалось недоуменное лицо матери:

Ты забыл, наверное? Вы с Юрием на рыбалку собирались.

Я никуда не собирался.

Ну-у-у Костенька! — вновь затянула она. — Некраси-и-иво. Человек рассчи-и-итывает...

Ну и пусть рассчитывает. Я никуда не хочу идти, мокнуть...

У ты какой нежный стал! Прям подменили его. Каждый день то мокрый, то грязный — застиралась уже. А тут он намокнуть боится! Нет уж, сходи-и-и, ува-а-ажь человека...

Мам, а ты зачем стараешься — без меня не сходит?

Ты ж на рыбалке никогда не был. Сходи-и-и, хоть рыбешку пойма-а-ай, уху сделаю.

Мам, у меня деньги есть. Тебе рыбу купить?

А тебе лишь бы потратиться! Химозу какую-нибудь купишь.

Не хо-чу!

Мама рассердилась:

Ну и сиди со своими дурацкими самолетами! Ни о чем тебя не попросишь — только мотоцикл и самолеты, самолеты и мотоцикл!

Ты забыла? Тебе на огороде помогаю.

Помогаешь... Все из-под палки. — Она вскинула руки. — Ты бугай здоровый! На себя давно бы огород взял. А ты — «помогаю»... Ни до чего тебе дела нет. Даже рыбку поймать не хочешь. Заработал раз в жизни...

А может, не в рыбке дело?

Не в рыбке... — повторила она машинально. — А в чем? Не в рыбке...

Да в хахале твоем, мам, а?

Что-о-о?! — Лицо мамы вмиг побагровело. — Что ты сказал?

Да все ты слышала! Хочешь, чтобы я папочку нового принял. Вот он меня уже «сынком» называет.

Ты как... как ты смеешь... ты...

Ага, пусть новый папочка мне ремешка всыплет...

Лицо мамы задрожало, заблестели повлажневшие глаза:

Я всю жизнь только для тебя все делала! Я о себе забыла!

Забыла, да не забыла.

Что? Да как ты смеешь, свинья неблагодарная! Как ты сме-е-ешь! — Она вся затряслась, слезы побежали из глаз.

Затрясся и Костя. Он видел состояние матери, и в глубине души ему было не по себе оттого, что он ее так сильно расстроил. В то же время обида зыбко шептала в нем — обманутом, преданном. Но вина давила все тверже, неотвратимей. И, боясь остаться с этой виной наедине, он убеждал себя в том, что жертва здесь не мать, а он.

Ты про папу хоть когда-нибудь вообще вспоминаешь?

Вспомина-а-аю, — ответила мама, вдруг притихнув.

Я тебе не верю! Ты мне никогда о нем ничего не рассказывала, даже фотки не показала. Ты думаешь, я верю, что все фотки потерялись? Я уже не маленький, мама. Теперь не прокатит.

Я все помню, Константин!

Помнит она... Ага! Забыла ты отца. А он герой был, не то что этот твой...

Мама вдруг посмотрела на Костю холодными глазами, набухшими и покрасневшими от слез.

Не был он героем, Костенька, — сказала она буднично. — И летчиком не был. Та-а-ак, — протянула с каким-то тихим и почти неуловимым презрением, — обычный пустозвон-сантехник, мастер по ушам ездить.

Костя заиграл желваками.

Замолчи, мама, не смей! — прошипел он.

Ему нравилось жить легко. Мы даже не были женаты.

Не смей, не сме-е-ей!

Когда я забеременела тобой, он предложил мне сделать аборт — убить тебя, — она говорила это с каменным выражением, совсем не обращая внимания на сына.

После этих слов Костя замер, словно каждая его клетка отказалась подчиняться.

Что ж ты такое говоришь, мам? Что ты несешь?!

Внутри у него спорили двое. Один отказывался верить словам матери, другой — беспощадный предатель — говорил, что это правда.

Неправда, это неправда... — пробормотал Костя сдавленным голосом. — Зачем ты это говоришь, мама? Это все неправда!

И вот он исчез, как сквозь землю провалился. А я вся на нервах! И ты тогда в животе у меня перевернулся... В результате — неправильное предлежание. Оттого и недуг твой.

Закончив свой рассказ, мама посмотрела на Костю со смешанным выражением жалости и надменности победителя. Наконец, не выдержав вида сына, восседавшего на стуле прямо, как будто по стойке смирно, но с обреченным и пустым взглядом, явно совершенно раздавленного ее признанием, она вышла из комнаты.

По оконному карнизу забарабанил дождь. Он усиливался, превращаясь в ливень. По стеклу потянулись прозрачные ветвистые узоры, пряча пышные тополиные кроны. И дорогу, по которой каждый день ездил Костя, и даже след пролетевшего в небе самолета скрыла бесформенная и непроглядная светло-серая пелена.

Бог весть сколько времени Костя просидел опустошенный. Наконец, словно пробудившись, он встал со стула и, немного повертев головой, словно спросонья, стал один за другим разглядывать свои самолеты.

Он дотянулся до недавно собранной модели SJ-100, повертел ее, разглядывая со всех сторон, будто не узнавая, и медленно сжал в руках. Раздался хруст — надломилось крыло... другое... фюзеляж... На лице Кости не дрогнул ни один мускул. Вновь и вновь он сжимал и разжимал руки, пока «суперджет» не превратился в труху. Потом пустой взгляд подростка упал на «Боинг-747» — хрустнул и его бело-голубой корпус. Одну за другой Костя уничтожал хрупкие модели, а когда их не осталось, лицо его вдруг задрожало — и он зарыдал. Разом потеряв остаток сил, он завалился на кровать и вскоре, глухо всхлипывая, уснул.

Проснулся Костя от осторожного стука в дверь его комнаты. Стучала мама.

Костенька... — сказала она несмело, чувствуя неловкость после тяжелого разговора с сыном. — Тут Юрий пришел. Выйдешь, нет?

Костя оторвал голову от подушки. Перед ним была совсем новая комната — новый пустой потолок, книжный шкаф — с книгами, чьи названия вдруг заговорили, новое окно — с редким и звонким постуком капель прекращающегося дождя. И даже слова мамы прозвучали как-то особенно — по-новому.

Да, я сейчас выйду, мам, — ответил Костя, удивляясь зародившейся внутри легкости.

В прихожей его ждал Юрий. На моряке был защитного цвета дождевик и кирзовые сапоги, с плеча свисала брезентовая сумка. В руках он держал знакомые бамбуковые удочки из мастерской. Костя наткнулся на вопрошающий взгляд матери, которая протягивала ему непромокаемую болоньевую куртку.

Здорово, Костя! — поприветствовал его Юрий. — Давай собирайся — сейчас, после дождя, самый клев пойдет. Червей я накопал.

Костя послушно принял протянутую мамой куртку. Затем, на миг потерявшись, он положил одежду на табуретку, стоявшую в прихожей с начала времен, и вернулся в свою комнату, на ходу крикнув:

Одну минуту, дядь Юр!.. Минуту...

Маме показалось хорошим знаком такое обращение сына к моряку, и она улыбнулась. Улыбнулся и Юрий.

Прошло немного времени, и из комнаты показался Костя. В руках у него был доверху набитый непрозрачный мусорный пакет.

Я готов! — сообщил он.

Они вышли на улицу, и на Костю со всех сторон накатили звуки, запахи, краски — такие живые, какие и представить себе было трудно. Мягкий и словно мокрый запах озона, казалось, можно было смаковать на языке. Зыбкий ветерок с востока приятно холодил Костины влажные лоб и шею. Полноводная лужа, до краев наполнившая уродливую впадину — след от протектора КамАЗа возле палисадника Костиного дома, пахла влажной пылью. А надо всем этим со всех сторон слышалось, как поют соловьи. Костя так отвык замечать эти запахи и звуки, что все ему казалось чем-то сказочным. Он, вероятно, впервые за долгие годы мог ни о чем не думать, успокоить свой ум, и теперь его настигла такая одурманивающая легкость, о возможности которой он даже не подозревал. Все его желания, обиды, планы растворились в этом воздухе, в небе, на котором показалась радуга, в деревьях, роняющих влагу при малейшем колыхании.

Костя кивком головы указал Юрию на мусорный контейнер через дорогу. Приподняв мешок, он высыпал в контейнер весь свой модельный авиапарк.

Не жалко? — спросил моряк, немного удивленный этой картиной.

Не особо, — ответил Костя. — Парочку я все-таки сохранил.

Речка, куда шли Юрий с Костей, пробегала за небольшим пролеском. Они долго двигались молча. Наконец Юрий нарушил тишину:

Самолеты? Хм! По-моему, это здорово!

Железо — тоже неплохо, — улыбнулся Костя.

100-летие «Сибирских огней»