Вы здесь

Золотые промыслы Сибири

Александр МИНЧЕНКОВ
ЗОЛОТЫЕ ПРОМЫСЛЫ СИБИРИ






Сколько же разных легенд и историй издревле связано с золотом! Сколько приносило оно душевного трепета тому, кто жаждал власти и легкой наживы! Сколько жизней людских оно унесло? Об этом история умалчивает. Но остались воспоминания очевидцев, письма, архивные документы, фотографии, позволяющие нам узнать больше о золотых промыслах Сибири, жизни и быте старателей.

Шаг за шагом
С основанием в 1619 году Енисейского острога под контролем российских властей оказался весь бассейн реки Енисея. Все дальше отправлялись партии казаков на поиски новых земель и рек. Однажды служивые вернулись в Тобольск из похода и доставили к царскому воеводе из далеких мест эвенка. Поведал эвенк, что «в стороне восхода солнца» есть большая река и называется она — Елюене; и что эта река «угодна и обильна».
Незамедлительно воевода снарядил отряд с заданием: найти эту реку, изведать ее притоки.
Среди первопроходцев был некий Пантелей Демидович Пенде. Его отряд в 1619 году на нескольких стругах вышел из Туруханска, прошел в верховье Нижней Тунгуски, перевалил Чечуйский волок и уже на следующий год вышел на реку, названную Леной. Три года отряд Пенде находился в походе. После его возвращения в Туруханск интерес к этим местам только возрос.
В 1628 году казачий десятник Василий Бугор до Лены добрался иным путем и, обследовав ее, также вернулся с особым докладом. Через два года Лены достиг другой крупный отряд, возглавленный атаманом Галкиным. А еще через год, в 1631 году, были основаны Усть-Кутский и Киренский остроги. В 1632 году енисейский воевода Пётр Бекетов с большим казачьим отрядом заложил Якутский острог, а в 1635 году — Олекминский. Узнав о новых богатых землях, сюда активно потянулись купцы и промышленники. Со знанием дела они организовали промысел таежного зверя и скупку пушнины.
С вхождения Якутии в 1639 году в состав Русского государства началось планомерное освоение северо-востока страны. Притоки реки Лены — Витим и Олекма — создают междуречье, охватывающее обширное пространство на севере нынешней Иркутской области. Долгое время главным и единственным богатством в этих местах являлась пушнина. Она была своеобразной валютой при торговле и обмене и давала достаток каждому, кто был причастен к ее добыче и скупке.
В 1638 году царским указом было разрешено частным лицам заниматься поиском и добычей золота на казенных землях в Сибири. Открытие драгоценного металла в Восточной Сибири относится к 1843 году. Найдены были золотосодержащие россыпи в притоках реки Олекмы: Бухта, Сватовка и Тингуру.
Первые поисковые партии, которые появились здесь, — иркутские: первой гильдии купца Павла Герасимова, коммерции советника Хрисанфа Кандинского и генерал-майора Безносикова. Они пришли в тайгу из Нерчинска, и 9 апреля 1843 года Олекминским окружным полицейским управлением была зарегистрирована первая заявка на имя Герасимова. На следующий день был зарегистрирован горный отвод на имя Кандинского.
Узнав о золотоносных речках, обнаруженных на новых землях, сюда устремились и иные деловые люди. Через три-четыре месяца были оформлены заявки на имя генерал-майора Безносикова, отставного поручика Малевинского, почетных граждан Зензинова и Дедюхинского и первой гильдии купца Григория Лагина.
В течение двух лет было зарегистрировано более десятка отводов. Вспыхнувшая было золотая лихорадка, однако, была недолгой. Россыпи оказались бедными на золото. Прииски Александро-Николаевский, Иннокентьевский, Петропавловский, Кандинский и Герасимовский работали до 1851 года. Добыча доходила всего лишь до одного пуда в год.
Главной же находкой для золотоискателей стало открытие золота на речке Хомолхо летом 1846 года, когда поисковики наткнулись на мелкозалегающее месторождение. Это и стало отправной точкой развития добычи и разведки благородного металла в Ленском золотоносном районе.
Рассказывают, будто какой-то эвенк оказался на земле иркутской и показал русскому купцу желтый, с тусклым блеском, тяжелый камешек. Он хотел поменять его на что-либо из товара. Знающий человек, увидев в этом «камушке» золотой самородок, спросил эвенка: «Откуда это у тебя?» Эвенк ответил: мол, он из дальних мест и кочует на оленях с сородичами по сибирским речкам, на одной из них и нашел. «А ты можешь показать мне эту речку?» — спросил купец. Эвенк согласился.
Так это было или иначе, доподлинно неизвестно. Но речка Хомолхо не обманула старателей.
Золото на Хомолхо было открыто одновременно отрядами иркутского купца Константина Петровича Трапезникова и действительного статского советника Косьмы Григорьевича Репинского. Фактическими первооткрывателями были их доверенные лица: начальник поисковой партии олекминский крестьянин Пётр Корнилов (от К. П. Трапезникова) и тобольский мещанин Николай Окуловский (от К. Г. Репинского).
Оба они участвовали в межевании первых в истории Золотой Лены приисков — Спасского и Вознесенского. Заявки на них были зарегистрированы Олекминским полицейским управлением 7 сентября (по старому стилю) 1846 года. По новому стилю — 19 сентября, это и считается официальной датой открытия россыпного золота в Ленском золотоносном районе. А 19 и 20 декабря 1849 года исполняющим обязанности генерал-губернатора Восточной Сибири Николаем Николаевичем Муравьевым эти два прииска были официально утверждены. Олекминский округ относился территориально к Якутской области, которая в свою очередь входила в состав Иркутской губернии. Все отводы на месторождения оформлялись в Олекминске.
Спасский и Вознесенский были застолблены на землях, находившихся в пользовании кочевых тунгусов Жуюганского рода. Глава рода Афанасий Якомин, уступив официально эти земли золотопромышленникам, получил за каждый прииск по 25 рублей серебром.
К середине 1848 года были выявлены и иные золотые россыпи. Горный инженер Николай Николаевич Таскин произвел работы по установлению официальных границ первых приисков, составил межевые карты, которые были утверждены в конце 1849 года.
Весть об открытии золота на Хомолхо быстро разнеслась по Иркутской губернии. Это сразу привлекло предприимчивых сибирских купцов. Поиски золота стали расширяться, и партии искателей двинулись на другие речки района. И вот в 1852 году поисковый отряд купца А. М. Мыльникова обнаружил богатую россыпь на речке Большая Валюхта. Здесь сразу появились два прииска: Воскресенский и Михайловский. Партиями И. Соловьева была открыта россыпь на реке Бульбухта и основан прииск, получивший красивое название — Золотые Утесы.
Фортуна сопутствовала первооткрывателям — все новые и новые золотосодержащие участки на горных речках встречались им. В 1853 году раскрыла свои богатства река Малый Патом, где возник прииск Рождественский, река Барчик — зарегистрирован прииск Благовещенский, речка Большой Бологонак, где также возникли прииски: Золотой Яр и Золотое Устье. Поисковые партии продолжали продвигаться по всем направлениям Олекминского водораздела.
Вскоре М. Сибиряковым, И. Базановым, П. Катышевцевым были обнаружены золотосодержащие россыпи на реках Хайверга, Баракун, Таймендра, Нынундра, Желтухта и Кигелан. В 1858 году люди купца Маркова нашли золото на речке Молво, П. Катышевцев — на речке Божуихте.
Это была настоящая золотая лихорадка: каждый стремился найти как можно больше золотых россыпей и застолбить их за собой, в первую очередь — наиболее богатые участки с наименьшей глубиной залегания. Вот поэтому в районе не сразу началась интенсивная добыча драгоценного металла: все были одержимы захватом золотосодержащих площадей. И это продолжалось девять лет. Лишь с 1855 года началась основательная эксплуатация открытых месторождений.
Золотопромышленники, стараясь быстро вернуть затраты, все силы направили на отработку наиболее богатых, поверхностных участков. Менее богатые участки и места с более глубоким залеганием золотоносных песков оставались на потом.
Если ранее в этих местах были лишь звериные тропы и охотничьи путики, то теперь стали прокладывать дороги. Рубились широкие просеки, на болота и мари выкладывались гати. По этим дорогам гнали и скот из Олекминска и Вилюйска.
На реке Лене возникло селение Мача. Здесь были построены склады для продовольствия и товаров, которые доставлялись сюда водным путем из Иркутска. Меж Мачей и приисками по дорогам с определенным интервалом строили зимовья. В зимний период, когда добыча золота прекращалась, хозяева приисков работников рассчитывали. Трудовой люд, обосновавшись на Маче, строил себе жилища, чтобы перезимовать, а с приходом весны вновь уходил внаем к золотопромышленникам на очередной сезон. Мача превратилась в большой рабочий поселок.
В шестидесятые годы XIX века стали известны иные, не менее богатые россыпи. Но это уже в водоразделах других речек и со средним и глубоким залеганием, что требовало дополнительных затрат: открытых горных работ — разрезов или подземных, шахтных выработок. Первыми отправились в бассейн речки Вача партии Трапезникова, Баснина, Катышевцева, Сибирякова, Рухлова, Ширяева и Голубева. Это был 1861 год. Золото сразу же было обнаружено в притоках Вачи — речках Ныгри и Угахан. Заявки на межевание оформлялись одна за другой, причем больше в обход закона — на близких родственников и подставных лиц.
Первый отвод был зарегистрирован по речке Ныгри 8 августа1861 г., второй 20 сентября по речке Угахан. Впадающие в Ныгри ручьи Безымянка, Зоринский и Сухой Лог оказались тоже золотоносными. Хозяевами этих отводов стали А. К. Трапезников и К. П. Трапезников. Еще по одному притоку Вачи — ключу Атыркан-Берикан — в 1865 году были также найдены запасы золота и оформлены на купца Белоголового.
Если в Олекминском водоразделе «золотые» речки, которые протекали сравнительно недалеко от Лены, изначально относились к «Северной Тайге», позднее названной «Дальней Тайгой», то месторождения в водоразделах верхнего течения Хомолхо, Вачи, Угахана и Ныгри получили название «Средняя Тайга» (изначально «Центральная Тайга»).
«Ближняя Тайга» появилась в 1863 году, когда впервые было обнаружено золото в бассейне нижнего и среднего течения реки Бодайбо, впадающей в Витим. Первая заявка на отвод прииска Благовещенский на реке Накатами была зарегистрирована 27 июня 1863 года на имя купца Михаила Александровича Сибирякова. На его же имя был одновременно оформлен и первый отвод по Бодайбо при ее впадении в Витим. Сразу возник прииск Стефано-Афанасьевский, вскоре ставший административной единицей — Бодайбинской резиденцией, а впоследствии — городом Бодайбо.
Определения «Ближняя Тайга», «Средняя Тайга» и «Дальняя Тайга» и по сей день остались в обиходе поисковиков и золотодобытчиков Бодайбинского района. На месторождениях и поныне работают артели старателей и крупное градообразующее предприятие района — золотодобывающая компания «Лензолото» (ЗАО ЗДК «Лензолото»). 4 ноября 1855 года иркутским купцом первой гильдии почетным гражданином Иркутска Павлом Петровичем Басниным и Петром Иосифовичем Катышевцевым было учреждено «Ленское золотопромышленное товарищество» («Лензото»).
С открытием в 1863 году М. Сибиряковым золота на реке Бодайбо район стал быстро развиваться. Купцами Иваном Базановым, Яковом Немчиновым, Иннокентием Трапезниковым, Павлом Басниным и другими были основаны новые прииски. Купцы организовали собственное судоходство, которому дали название «Лено-Витимское пароходство компании М. Сибирякова, И. Базанова и Я. Немчинова». С этой поры пароходы и баржи доставляли грузы из Иркутска до Бодайбинской резиденции по рекам Лене и Витиму. Начали прокладывать дороги от приисков до резиденции и строить пристани на Витиме.
К 1872 году бассейн Бодайбо превратился в центр больших по объему открытых и подземных горных работ. Добычу золота вела недавно основанная «Бодайбинская компания».
На речке Энгажимо, впадающей в реку Витим выше Бодайбинской резиденции, тоже нашли запасы золота. Однако добычные работы здесь начались только с 1881 года. Интенсивная разведка речек и ключей, впадающих в Бодайбо, приводила к открытию все новых месторождений.
Жизнь старательская
Прииски требовали много рабочих рук. Появились наемные рабочие и из европейской части Российской империи. Доверенные лица хозяев приисков разъезжали по губерниям России, рассказывали о «сладкой» жизни на промыслах, агитировали и вербовали народ, и люди, воодушевленные рассказами «глашатаев», устремлялись на заработки. Но не находили они здесь обещанных золотых гор, а называли свой труд «вольной каторгой».
На промыслах широко использовался и труд ссыльнокаторжных. Разрешение на это было дано генерал-губернатором Восточной Сибири Н. П. Синельниковым. И первым, кто изъявил желание использовать на горных работах эту категорию людей, был И. Базанов. В 1871 году по его запросу на его золотые россыпи было направлено 200 человек. Это были осужденные за различные преступления уголовники и политические (участники Польского восстания 1863 года). Через полгода И. Базанов получил дополнительно 160 человек. Летом 1872 года — еще 100. Появились ссыльнокаторжные и в других компаниях.
Но число каторжан на промыслах уменьшалось. Часть умирала, другие по болезни были возвращены в казематы. Были и такие, которые сбегали с промыслов. Каких-то беглецов полиция ловила, кому-то удавалось уйти от возмездия. Сбегали больше те, у кого сроки были большими — по десять и пятнадцать лет. Но и беглые, оказавшись во власти непроходимой и глухой тайги, не все выживали.
Если каторжанин самовольно отлучался с работы, то подвергался аресту на несколько суток и с него удерживался штраф до двух рублей. Члены же артели штрафовались за такой проступок товарища на 50 копеек с каждого. За сбежавшего штрафы были серьезнее: с каждого члена артели высчитывали по 3 рубля. Пойманных беглецов наказывали месячной работой в цепях.
Каторжане имели те же задания, какие устанавливались вольнонаемным рабочим, оплата также была одинаковая. Однако из заработка ссыльных вычитались расходы, связанные с их содержанием и содержанием офицеров и конвоя. Таким образом, получали они в конце сезона крохи, если учесть еще и вычеты-штрафы.
Поисковые и добычные работы в районе контролировались. Созданные властями органы управления промыслами имели обширные полномочия и осуществляли повсеместный надзор. Хотя были группы и одинокие копачи-старатели, которые сами по себе, прячась от властей и в нарушение закона, вели промывку золотосодержащих песков, занимались тайным сбытом — главным образом намытое золото сдавали в золотоскуп, часть же металла оставляли себе.
Но не всем удавалось сохранить золото и жизнь. Многие попадали в руки горного надзора или полиции —
металл изымали и отправляли кого в тюрьму, кого на горные работы без права заработка, на одни лишь хозяйские харчи. Нередки были убийства старателей-одиночек, случались в их среде стычки за место на россыпях, за намытый с трудом драгоценный металл.
Для поимки разного рода вольных старателей были организованы кордоны из казаков и полицейских в поселках Мача и Витим. Отлавливали копачей, беглых каторжников, бандитов, занимавшихся грабежами малых участков на промыслах.
В самих этих поселках процветало пьянство и разврат. Многие по окончании сезона не могли отсюда выбраться, оставив накопленные деньги и золото в кабаках либо у разного рода прохиндеев. Такие бедолаги возвращались вновь на промыслы, чтобы как-то дожить до начала следующего сезона.
Разбой процветал всюду. Бандиты совершали вооруженные налеты не только на старателей-одиночек, но и на небольшие участки золотопромышленников, подлавливали на дорогах рабочих, шедших сдать металл в золотоскуп или возвращавшихся с заработками после увольнения.
Стала известной банда некоего Полянского, которая нагло и стремительно прошлась по приискам, убивая служащих и рабочих. Банда Полянского отличалась особой жестокостью и дерзостью, грабили повсеместно и внезапно. В конце концов банду выследили, полицейские настигли ее в одном из дальних таежных урочищ. В перестрелке большинство бандитов и главарь шайки были убиты.
Правление «Ленского товарищества» располагалось в Петербурге. Непосредственное руководство на местах добычи осуществлялось Главным управлением промыслами, которому подчинялись все приисковые управления. Что касается системы управления другими приисками, то конторы их владельцев-купцов в основном находились в Иркутске. В их подчинении были назначенные лица — управляющие участками работ с их конторами уже непосредственно на местах разработок.
Условия приема на работу для всех были почти одинаковые. К примеру, «Компания Промышленности», действовавшая в период с 1870 по 1898 год, определила своим уставом срок найма сибирских крестьян — 1 год, людей, проживавших в иных губерниях России, — 5 лет. Постоянный и неусыпный контроль над ведением горных работ осуществляли смотрители, их помощники и нарядчики.
В приисковых конторах «Лензото» для упрощения учета нанятым рабочим присваивали номера и выдавали жестяные бирки с выбитыми на них соответствующими цифрами. При учете выполненных работ иногда данные заносились не под конкретные фамилии рабочих, а под их номера. При тяжких несчастных случаях, например связанных с гибелью рабочего или группы рабочих в подземных выработках (от падения в стволе шахты или обрушения горных пород в забое и прочее), по биркам устанавливались личности погибших или получивших увечье.
При разработках вскрытых россыпей или в забоях шахт рабочие иногда находили самородки. Такое золото принято было называть «подъемным». Подъемным золотом считались и те самородки, которые найдены были без применения разработки.
В договоре «Компании Промышленности» от 1870 года было указано: «Золото, самородки и другие редкости, которые будут найдены во время работы, тотчас представлять в приисковую кассу, или смотрителю, под опасением за наказание...» Через четыре года было введено дополнение о вознаграждении за найденный драгоценный металл — «за подъемное золото и самородки, находимые случайно при работе». Рыться в забоях, выискивая самородки, категорически запрещалось. В 1887 году компания внесла в договор еще одно требование: находимые в забое золотины рабочие должны были класть в артельные кружки, а вознаграждение за подъемное золото делилось на всех членов артели.
Термины «самородки», «подъемное золото» и «золотой фарт» особо применялись при вербовке крестьян. Это привлекало и манило людей, они устремлялись на прииски в надежде на удачу и легкий заработок. Каждый рабочий старался утаить найденный самородок, скрыть этот факт от надзора. Хозяева ввели плату за его сдачу. Правда, цена была невелика. Скрытое же от властей золото рабочие увозили по окончании сезонных работ, чтобы уже на родине сбыть его на более выгодных условиях.
Вначале за подъемное золото платили от 60 копеек до 1 рубля 68 копеек за золотник. С 1890-х годов — от 2 рублей 50 копеек до 3 рублей 50 копеек за золотник (1 золотник равен 4,266 грамма). Чтобы рабочие более активно сдавали утаенное золото, золотопромышленники перед окончанием сезона повышали цену приемки. Например, если рабочий сдавал от 0,5 до 1 фунта золота, то получал по 30 рублей, от 1 до 2 фунтов — по 60 рублей, до 3 фунтов — по 75 рублей, а свыше 3 фунтов — по 100 рублей (1 фунт — 409 граммов).
Казалось бы, богатые золотом россыпи должны были способствовать развитию механизации работ. Однако усовершенствование технологий шло медленно из-за нежелания золотопромышленников отвлекать средства и повышать стоимость добычи. Использовался в основном ручной труд и конная тяга.
Конная тяга стала необходимостью при освоении уже более глубоких залежей золотоносной породы. На лошадях велась откатка вскрышных пустых пород на открытых работах и подъем породы из подземных горных выработок. Но вскоре стали строить водоподъемные колеса для промывки золота. Использовалась и паровая тяга, главным образом для приведения в действие насосов на шахтных водоотливах и некоторых механизмов. В 1880 году на прииске Благовещенский была построена первая железная дорога на конной тяге для перемещения породы. Вагонетки из дерева обладали грузоподъемностью до 100 пудов. При взрыхлении и дроблении валунов и твердых пород использовался порох и динамит. Впоследствии стали использоваться электровозы для откатки пород по узкоколейке.
Почти до конца ХIХ века средняя численность рабочих составляла около 3300 человек. Рабочих разделяли на две категории: горные и надворные. Горные — это подземные забойщики и откатчики, промывальщики открытых и подземных работ, возчики и свальщики. Надворные — кузнецы, плотники, столяры и различные вспомогательные разнорабочие.
На всех подземных и открытых работах вводились нормы — уроки. Если каким-либо рабочим или бригадой урок за смену не выполнялся, то это влекло за собой штрафы и вычеты. До середины 60-х годов ХIХ века в субботние и воскресные дни обычно не работали. К концу же 60-х золотопромышленники выходные аннулировали. Рабочим и горнякам, которые добросовестно трудились и выполняли нормы, разрешали заниматься старанием самостоятельно, но на определенных условиях. Горный мастер выделял таким людям места для старательских работ, и они под свою ответственность вели промывку породы на желобах, бутарах и лотками. Добыть золота им разрешалось на сумму, не превышающую 70 рублей. Старатели работали в одиночку или бригадами, все зависело от мест расположения россыпей или отработанных отвалов и содержания в них золота, ну и, конечно, от желания работать порознь или сообща.
Условия, на которых трудились старатели, могли быть разными. Например, выдавались участки под арендную плату независимо от количества намытого золота. Такие рабочие назывались золотичниками. Они, естественно, работали на риск — с надеждой на удачу.
Золотопромышленникам было выгодно иметь дело с золотичниками, так как, по сути дела, они являлись дармовой рабсилой, во всем заботившейся о себе: сами себя снабжали продовольствием и одеждой, обустраивали свой быт, изготовляли орудия для промывки породы (бутары, лотки, кирки, скребки, лопаты). Если же у кого не было орудий ручной механизации — брали их в аренду.
Были на промыслах старатели вольные, которые в нарушение закона и порядков, установленных для официального ведения горных работ, вели поиск и добычу золота самовольно. В основном это были люди из числа уволенных с приисков по причинам приобретенного увечья, болезни, из-за краж или пьянства. Обиженные и разочаровавшиеся, они превращались в старателей-одиночек, хотя могли и объединяться в артели для совместных работ. Они хищничали повсюду, разумеется, хоронясь от горного надзора. Их численность из года в год не уменьшалась, напротив, даже росла. К примеру, на Ваче их число достигало 400 человек, на Жуе — до 1000 человек. При обнаружении полицией их строения сжигались, приспособления промывки и орудия труда уничтожались или изымались. Кто рьяно сопротивлялся — тех убивали или арестовывали.
На промыслах была еще одна беда — спиртоносы. Это особая категория людей, которые занимались доставкой на прииски спирта с целью его сбыта рабочим в обмен на золото. Спиртоносы были настоящим бичом для промыслов. По сути дела, они спаивали рабочих, а зачастую и просто грабили старателей-одиночек, как самые настоящие бандиты. Спиртоносы свой горячительный напиток доставляли таежными тропами в бидонах из сел Витим и Мача. Прятали его вблизи от рабочих поселков, затем через своих людей или уже знакомых рабочих спирт находил «нуждавшихся».
Спирт выдавался на промыслах в лавках «Лензото» в счет заработков, рабочие покупали его и за наличные деньги. Спирт у спиртоносов был более дешевым. Многие рабочие просто превращались в алкоголиков, и таким спиртоносы были особенно рады.
Ближе к расчету спиртоносы проявляли особую активность. Нападали на кухни и склады, забирали продукты. Страдали от них и аборигены — якуты. Организованные властями промыслов специальные отряды по поимке и обезвреживанию этих бандитских групп не могли исправить положение. Хорошо зная тайгу, спиртоносы скрывались и становились недосягаемыми.
Первые владельцы приисков: отработанная порода
Вернемся к делам Павла Баснина и Петра Катышевцева. Это они в содружестве с еще одним купцом И. М. Кокориным в 1853 году приняли совместное решение о проведении поисковых работ в Ленском бассейне. Но вскоре И. Кокорин выбыл из этого содружества. П. Баснин и П. Катышевцев же, как было сказано ранее, в начале зимы 1854 года учредили «Ленское золотопромышленное товарищество почетных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева». К началу 1860-х годов «Ленское товарищество» уже владело двумя десятками горных отводов. Золотодобыча начала расти и достигла более 70 пудов в год к 1867 году. После смерти Павла Баснина паи по завещанию перешли к его сыновьям. Но в это время начался спад. Богатые золотом россыпи с мелким залеганием постепенно вырабатывались. На развитие добычи с более глубоким залеганием металла купцам не хватало средств. Интерес к компании стал проявлять владелец петербургского банка Г. Е. Гинцбург. Он активно включился в выдачу им крупных кредитов, при этом скупал векселя, ведя дело к банкротству. И это произошло.
В середине 1872 года возникло «Товарищество Иннокентьевского дела Гинцбурга». Окончательное разорение двух сибирских золотопромышленников было неминуемо. К 1882 году дело полностью перешло к барону Г. Е. Гинцбургу и его компаньонам. Но методы не поменялись. Продолжали работы по выработке наиболее богатых россыпей, экономили средства на рабочих, не заботились о механизации. В конце концов это привело к убыточности предприятия.
Для Гинцбурга золотодобыча на Ленских промыслах не была единственным бизнесом. Он владел банком, имел много промышленных и торговых предприятий. Промыслы он считал «делом риска и спекуляции». И все же богатые, но глубокозалегающие запасы золота на речке Бодайбо не давали ему покоя. Нужны были крупные вложения. Требовалась проходка шахт и штолен, работы по отводу речных и грунтовых вод. Но финансовые воротилы с недоверием относились к золотопромышленности.
Попытки Гинцбурга получить кредиты на русском денежном рынке всякий раз проваливались. И все же он нашел кредитора в лице Государственного банка. Кредиты давались краткосрочные и под обеспечение добываемым золотом.
К этому времени разорилось большинство мелких компаний. Г. Гинцбург и другие владельцы «Лензото» в 1896 году преобразовали паевое общество в акционерное с сохранением названия — «Ленское золотопромышленное товарищество». Главное управление промыслами разместилось на прииске Надеждинский во главе с поверенным от «Лензото» главноуправляющим Л. Ф. Грауманом.
На каждом прииске были полицейские, которые подчинялись местному исправнику. Во главе приисков были поставлены управляющие. За порядком следили становые, за горными работами — смотрители, у них же в свою очередь были помощники — надворные. Надворные следили за своевременностью выхода рабочих на работу и за порядком в их казармах. Главноуправляющему промыслами подчинялись все управляющие и заведующие приисками. Он был единственным звеном, контактирующим с заправилами «Лензото».
«Лензото» подавало себя как преуспевающее, обладающее перспективными и богатыми месторождениями, вводящее передовые способы работ предприятие. Делалось это умышленно, чтобы поднять и без того привлекательную стоимость акций товарищества.
Тем не менее некий государственный инспектор Н. И. Бояновский дал свое заключение, в котором изложил, что дело ведется в «Лензото» не столь умело, как они заявляют, непрактично и с ненадлежащим подбором кадров. Было даже предложено предприятие выставить на торги, а бывший главноуправляющий Л. Ф. Грауман был отстранен от должности. На его место Бояновский предложил Иннокентия Николаевича Белозёрова, который приступил к своим обязанностям в январе 1901 года.
Бояновский был введен в состав правления «Лензото» от Государственного банка. Став директором банка, Бояновский всецело доверял Белозёрову и верил в него.
До этого Белозёров был во главе руководства Бодайбинской золотодобывающей компании, куда он также был назначен по протекции Бояновского. Бояновский характеризовал своего выдвиженца на должность главноуправляющего «Лензото» как прекрасно знающего горные работы человека, требовательного и исполнительного, способного грамотно вести дела.
Приняв дела, Белозёров уволил половину служащих, уменьшил число рабочих, ввел жесточайшую экономию материалов, убрал прогрессивную оплату труда, упразднил дополнительные выплаты старшим рабочим, провел кое-какие реорганизации на участках добычи: закрыв менее рентабельные, все усилия бросил в основном на богатые и перспективные россыпи.
Все это позволило Белозёрову выстоять и развернуться. Следует отметить, что Белозёров при заключении контракта вытребовал себе такие полномочия, при которых мог самовольно распоряжаться текущими делами, ему даже разрешалось отступать от утвержденной правлением сметы. А посему чувствовал он себя неким царьком, к тому же имевшим весомую поддержку со стороны руководства Государственного банка.
Вскоре «Лензото» «проглотило» Бодайбинскую золотодобывающую компанию. Стали скупаться активы и других мелких компаний и приисков. Постепенно управление «Лензото» начало изыскивать возможности рассчитаться по долгам с Государственным банком и кредитоваться в заграничных банках.
Англичане пришли со своими деньгами на Ленские промыслы в 1904 году. По законам царской России запрещалась какая-либо разработка недр иностранцами, но они создавали общества по добыче золота через подставных лиц.
Одним из таких обществ стала учрежденная в 1906 году Russian Mining Corporation — «Русская горнопромышленная корпорация». Для детального изучения работ на промыслах, россыпей и содержания в них золота англичане направили сюда горного инженера Ролькера — одного из лучших специалистов.
Ролькер, пробыв на приисках чуть более шести месяцев, сделал заключение, что месторождения Ленского золотоносного района по масштабу сродни Аляске и способны принести многомиллионные прибыли.
Правление «Лензото» в мае 1907 года созвало акционеров и поставило вопрос «о ликвидации долговых отношений “Ленского товарищества” с Государственным банком».
Для финансирования «Лензото» 10 июля 1908 года в Лондоне была создана фирма Lena Goldfields Limited — «Ленские золотые прииски». Председателем правления был избран бывший министр торговли и промышленности, член Государственного Совета, представитель биржевой торговли В. И. Тимирязев — главным образом из-за его связей с золотопромышленниками и российским чиновничеством.
В число акционеров также были включены императрица Мария Фёдоровна, министры Витте, Тимашев и некоторые великие князья.
Такое положение позволило «Лензото» монополизировать ведение золотодобычи. Прииски один за другим стали входить в товарищество. «Лензото» стало хозяином огромного золотоносного района. В его подчинении оказалось все население, рабочие и полицейский надзор.
Окружной инженер Витимского горного округа К. Н. Тульчинский в докладе правительству выразил озабоченность и указывал на пагубность монополизации промыслов, которая может привести к нежелательным последствиям, так как в одних руках были сосредоточены местные железнодорожные пути и пароходство, торговля товарами и продовольствием, рынок трудоустройства. И его опасения впоследствии оправдались.
С приливом иностранного капитала и при солидной поддержке высокопоставленных лиц из Петербурга Белозёров приобрел неограниченные права, его стали называть «королем тайги». Бояновский, контролируя лишь финансовую сторону, совершенно не вникал в хозяйственную деятельность Белозёрова. Хозяев промыслов радовало: Белозёров активно работает, добыча золота возрастает, поступают солидные прибыли. Их не интересовало, каким образом это достигается, внедряются или нет новые способы разработки, в каких условиях работают и содержатся рабочие приисков, надлежащее ли у них питание и медицинское обслуживание.
1912 год был для промыслов особым: российские и иностранные акционеры пытались вести на бирже спекулятивные маневры с акциями. Однако в этот период на Лене нарастало недовольство горняков, произошла массовая стачка. Продолжительная забастовка, охватившая все прииски, волнения и расстрел рабочих в корне изменили ситуацию, акционерам не удалось осуществить задуманное, поскольку акции упали в цене.
На волне этих событий произошла смена в руководстве промыслами. Было избрано новое правление, которое вынуждено было произвести реорганизацию приисков.
Чтобы повысить производительность труда и обеспечить выемку глубокозалегающих золотосодержащих песков из-под воды без применения руслоотводных нагорных канав, иностранцы задумались о внедрении драг. По просьбе «Лена Голдфилдс Лимитед» на промыслы прибыл американский инженер В. Э. Торн. Им впервые и было сделано в 1914 году заключение о возможности использования драг на реке Бодайбо.
Однако Первая мировая война приостановила эту затею. Многие рабочие были призваны на войну, многие уезжали. Наступил кадровый голод. Обращения «Лензото» и «Лена Голдфилдс Лимитед» к правительству не находили ответа, но все же в конце концов удалось получить разрешение на наем иностранных кадров — китайцев и корейцев. Вербовщики, поехавшие в Китай и Корею, зазывали людей, суля им большие заработки и «безбедное будущее».
К концу 1915 года промыслы уже имели избыток рабочей силы, причем самой разнообразной: из числа китайцев, корейцев, киргизов, военнопленных, арестантов и политических ссыльных.
По причине начавшейся в стране смуты на золотых промыслах наступили времена неурядиц и перемен. Правление «Лензото» стало вести дело к прекращению работ из-за низкой цены на золото, «высокой» зарплаты рабочих, дороговизны промтоваров и продовольствия и снижения производительности труда при 8-часовом рабочем дне.
Летом 1918 года Совнарком издал декрет о национализации Ленских приисков, но реализовать его удалось лишь 10 февраля 1920 года. «Лензото» же прекратило свое существование в августе 1918 года.
«Приисковые порядки для одних хозяев сладки»
Возвращаясь к причинам Ленской трагедии 1912 года, следует подробнее остановиться на личности главноуправляющего «Ленского золотопромышленного товарищества» Иннокентия Николаевича Белозёрова.
Хотя государственный инспектор, а затем директор банка Н. И. Бояновский видел в нем грамотного, достойного и незаменимого для руководства промыслами человека, однако историческая характеристика Белозёрова нуждается в уточнении.
Не получив какого-либо образования, Белозёров молодым человеком отправился на Ленские прииски и провел здесь немало лет. С присущей ему настойчивостью вникал в азы ведения горных работ, познавал особенности управления людьми на работах, интересовался характером золотоносных россыпей, одновременно стремился понравиться начальству. Это помогло Белозёрову устроиться на конторскую работу и обеспечило дальнейшее продвижение по служебной лестнице, а вскоре и получение должности руководителя «Бодайбинской компании».
Как было отмечено ранее, Белозёров с момента назначения его главноуправляющим «Лензото» энергично взялся за дело. Уяснив, что для хозяев промыслов главное — прибыль, он все свои устремления бросил на увеличение добычи золота и снижение затрат на горных работах. Это касалось всех статей: экономии материалов, выплат рабочим за труд, расходов на обеспечение их быта. Он широко практиковал штрафы даже за незначительные нарушения.
Поддержка петербургского правления «Лензото» и столичных правительственных чинов дала Белозёрову практически неограниченную власть. Он свысока разговаривал с местными государственными управленцами и служащими, давая понять, кто хозяин на промыслах. Их жалобы в вышестоящие инстанции оставались без ответа. Сам и через своих подчиненных Белозёров строго спрашивал с рабочих за невыполнение норм выработки. За непослушание увольнял или переводил на хуже оплачиваемую работу. Имелась у него «черная книга»: упомянутых в ней на работу нигде не принимали. Белозёров держал в строгости и инженеров, и рабочих, и управленцев.
Им была создана целая сеть осведомителей. Нелояльные служащие и зачинщики волнений среди рабочих сразу становились ему известны, их ждали штрафы, перемещение на дальние прииски, а то и увольнение.
Белозёров инструктировал всех служащих — от руководителей приисков до смотрителей и нарядчиков: «У меня работа должна идти так, чтобы от лошади остались хвост и грива, а от рабочего — нос и глаза». Только из этого выражения уже можно сделать вывод об отношении Белозёрова к людям.
Горный исправник Кржижановский в одном из своих докладов губернатору высказал такое мнение о Белозёрове: «Природный ум, сметка, нахальство, полное отсутствие нравственных качеств, дитя иркутских подонков...»
Ближайшим его помощником был некий А. Г. Теппан, дружба меж ними возникла со времен совместной работы в «Компании Промышленности». Барон Теппан был глазами и ушами Белозёрова, при этом хорошо знал горное дело, ибо ранее работал окружным инженером Амурского горного округа. Он беспрекословно выполнял указания Белозёрова и во всем следовал его принципам.
Управляющие приисками в основном были под стать Белозёрову. В порядке вещей было требовать к себе для развлечения женщин, по большей части это были приглянувшиеся им жены рабочих. Часть местных чиновников из властных структур получали помимо государственных выплат вознаграждение от «Лензото», а посему закрывали глаза на бесчинства руководства компании, не давали хода жалобам рабочих. Примером может служить судья Хитун, выносивший постановления в пользу Белозёрова и его приближенных.
Во главе 1-й и 3-й дистанций стоял С. П. Черных. Этот близкий друг Белозёрова в свои 60 лет был законченным распутником. Немало слез пролили униженные им женщины, имел место случай, когда одна девушка повесилась, не выдержав стыда и горя. Рядом с Черных работали такие же деспоты и развратники: его помощник А. К. Смит и управляющий 2-й дистанцией приисков Г. М. Савинов. Оскорбления рабочих, рукоприкладство, насилие — это считалось в порядке вещей. Белозёров ценил этих людей, они всегда были под его защитой.
Что говорить, если и сам Белозёров вел себя так же. Как-то бодайбинский мировой судья М. Рейн, инициировавший против него расследование за совращение молодой девушки, получил от вышестоящего начальства указание дело закрыть. Рейн не был обременен вознаграждениями от «Лензото» и выносил справедливые постановления, что вызывало у руководства промыслами недовольство.
Условия труда и быта рабочих на приисках при Белозёрове не выдерживали никакой критики.
Официально продолжительность рабочего дня на горных работах зимой была 11,5 часа, с двумя короткими перерывами на обед. Летом же рабочий день составлял 14 часов. Но повсеместно к работе приступали в 5 утра, а заканчивали в 22 часа. И даже при этом администрация иной раз удлиняла рабочий день без дополнительных начислений горнякам.
Экономия материалов, особенно в шахтах, зачастую приводила к несчастным случаям. Не выдерживали крепи, ветхие лестничные переходы и иные деревянные конструкции. По имеющимся архивным сведениям, например, в 1911 году было зарегистрировано почти 900 несчастных случаев, в которых пострадали 5442 человека. Ежегодные травмы и гибель горняков сотнями, тысячами почти не волновали Белозёрова и его окружение. Болезни и смерть всегда шли рядом с золотодобычей.
Новые рабочие, устремлявшиеся в далекую Сибирь за обещанными заработками, заполняли освобождавшиеся места на горных участках, поэтому администрацию промыслов не волновали человеческие потери.
В подземных выработках вместо электрических ламп для освещения наряду со свечными светильниками зачастую использовались факелы из бересты, горняки дышали копотью и гарью. Барон Гинцбург цинично высказывался, что содержание врачей для обслуживания рабочих — это «лишнее, ничем не оправдываемое бремя для товарищества», мол, врачам на промыслах «нечего делать». Для справки: на промыслах предусматривался 1 врач на 3000 человек.
Большой прилив народа, жаждущего устроиться на прииски, позволял Белозёрову без оглядки снижать заработную плату наемным рабочим, увольнять за малейшие недочеты или возмущения. И это делалось с подсказки того же Г. Е. Гинцбурга, инструктировавшего Белозёрова, что при таком большом количестве желающих можно смело проводить линию на снижение оплаты труда, которая и так была минимальной. К тому же штрафы за малейшие провинности, порой надуманные, влекли за собой немалые вычеты. Расчет, как правило, осуществлялся по окончании сезона, часто выплату переносили на следующий год, дабы заставить рабочих вернуться к следующему сезону, деньги же их использовали в своих целях. Жаловаться кому бы то ни было не имело смысла — система была незыблема и непоколебима.
За каторжный по своей сути труд рабочие получали копейки. Поденный заработок подземного рабочего-мужчины не превышал 2 рублей, у женщин не более 1 рубля. Детский труд оплачивался из расчета от 84 копеек до 1 рубля 13 копеек (1901—1911 гг.).
Рабочими контрактами было предусмотрено, что наемное лицо не имеет права требовать расчета до окончания срока действия контракта, тогда как администрация может уволить рабочего во всякое время по одной из причин: а) неспособность к работе; б) неявка на работу более трех дней кряду без уважительных причин; в) леность; г) дерзость или дурное поведение; д) сборище толпами, угрожающее порядку и спокойствию; е) всякое вообще нарушение в чем-либо...
Все постройки для проживания рабочих на приисках представляли собой деревянные бараки, называемые казармами. Проживало в каждом таком помещении до 50—70 человек, холостые и семейные совместно. Семейным людям выделялись закутки площадью 4 кв. м с матерчатыми занавесками. Места для отдыха в казармах были оборудованы нарами, поверх которых кто-то укладывал ватные, а кто и набитые соломой матрацы, укрывались либо одеялами, либо одеждой. Для младенцев устраивали люльки или делали второй ярус нар. В части барака сооружали и сплошные нары, на которых вповалку спали группами.
Посреди барака стояла большая печь из кирпича, служившая для обогрева помещения, приготовления пищи и сушки белья. Здесь стирали, готовили еду, кипятили чай, сушили после работы мокрую одежду, сапоги и портянки, курили. Полы от влажности гнили. Ветхие стены бараков промерзали, что в зимнее время вызывало простудные заболевания. Строительство новых зданий для проживания рабочих на промыслах властями не велось из соображений экономии.
Работали в мокрых и обводненных забоях в изношенной спецодежде. Купить новую робу было делом почти невозможным: денег только-только хватало на пропитание. Мало кто мог накопить средства для выезда из района и хоть какого-то обеспечения жизни на родине. Это были те, кто работал на лучше оплачиваемых, но более тяжелых работах, не болел, не имел штрафов и вычетов. Таковых были единицы. В продуктовых лавках «Лензото» цены кусались, но рабочие вынужденно шли только сюда: все работающие на промыслах были привязаны к ним заборными книжками и талонами. Продукты в лавках и на кухнях за деньги и в счет заработка зачастую выдавались с запашком, порченые.
Такое положение вызывало со стороны рабочих постоянные возмущения, нарастало недовольство властями и порядками, сложившимися на промыслах. Иногда это выливалось в волнения и стачки, однако администрацией они подавлялись, а зачинщиков сразу увольняли без какого-либо расчета и выселяли из бараков.
Одна из сибирских газет писала:
При сравнительном определении человеческих сил с другими принято признавать пять сил человека равными одной лошади. На приисках выходит иначе: проследите урочные земляные работы — и вы увидите, что в большинстве случаев на двух человек задается столько, сколько приходится на одну лошадь. А если принять еще в соображение, что приисковый рабочий должен заданный ему земляной урок подкайлить, отвалить, раскайлить и сложить, то выйдет, что он работает нисколько не меньше лошади.
Эту ситуацию хорошо отражает популярная среди рабочих приисков песня неизвестного автора:
Приисковые порядки
Для одних хозяев сладки,
А для нас — беда.
Как исправник с ревизором
По тайге пойдут с дозором —
Ну, тогда смотри!
Один спьяна, другой сдуру
Так облупят тебе шкуру,
Что только держись.
Там не любят шутить шутки,
Там работаем мы в сутки
Двадцать два часа.
Щи хлебали с тухлым мясом,
Запивали кислым квасом,
Мутною водой.
А бывало, хлеба корка
Станет в горле, как распорка,
Ничем не пропихнуть.
Много денег нам сулили,
Только мало получили:
Вычет одолел.

Очевидец В. И. Семевский писал:
Огромное большинство казарм по тесноте помещений, по размещению вместе холостых и женатых, по грязи и по обилию клопов и других насекомых представляло весьма печальное зрелище.

Доктор Коренев, побывав на приисках, описал свои впечатления:

Испорченный воздух в казармах сразу дает о себе знать всякому, кто только переступит их порог. У меня даже от недолгого пребывания в казармах начиналось головокружение и тошнота. Ночью я не мог там оставаться более 3—5 минут подряд и всякий раз от вони и духоты уходил с головной болью. Нужно быть уж очень непритязательным, чтобы жить в таких помещениях…

А вот выдержки из письма от 5 октября 1890 года профессора В. А. Обручева, побывавшего в Сибири и воочию наблюдавшего ситуацию на промыслах:

Никто не считался с личными потребностями рабочих, живущих скученно в больших, неуютных казармах и болезненно ощущающих отсутствие женской заботы. Рассказывают, что некоторые вербовщики отвечали на просьбы крестьян им разрешить взять своих жен: “Сперва покажи свою бабу, годится ли еще...” Лишенный семейных радостей и не находящий никакого невинного отдыха, рабочий бывал вынужден искать утешения в кабаках. ˂...˃ Тот, кто раз вступил на приисковую землю, не скоро выберется из сети, хотя бы он и понял, что грезившиеся ему золотые горы Эльдорадо — всего лишь трясина порока и нужды, жизнь — рабство, промывание золота — тяжелая работа, а не веселое хватание сверкающего драгоценного песка. Попавшему в такие условия человеку трудно вернуться назад, и, что еще хуже, если он не отличается исключительной силой характера, они вскоре затянут и заклеймят его самого клеймом гнусной жизни приисковых рабочих.

Такое положение дел, разумеется, приводило к протестам и возмущениям. Первая стачка произошла в 1850 году на прииске Вознесенский у купца Трапезникова. В 1876 году — забастовка на прииске Благовещенский, в 1881 году — на прииске Радостный, в 1885 году — на прииске Скалистый.
Ленский расстрел
В 1912 году произошло самое масштабное в этом ряду событие — всеобщее выступление рабочих многих приисков, закончившееся массовым расстрелом. С каждым днем пружина гнева и негодования сжималась и когда-то она должна была лопнуть и высвободить накопленную энергию.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения, явился факт выдачи некой Степаниде Завалиной недоброкачественного мяса, в котором она обнаружила необычный кусок. Все, кто был в бараке, а дело было на прииске Андреевский, признали в нем конский половой орган. Удивление рабочих переросло в возмущение. Этот «продукт» понесли показать по баракам: «до чего дожили». Требование обменять мясо было проигнорировано под предлогом, что на промыслах, мол, все мясо такое и надо ждать свежего привоза в середине лета.
Надо заметить, что конина вместо говядины выдавалась часто, и это являлось нарушением обязательств администрации промыслов. Возмущение рабочих вылилось в решение не выходить на следующий день на работы. Решение было одобрено всем прииском, и 29 февраля 1912 года началась стихийная забастовка.
В это время Белозёрова на промыслах не было. Установив здесь строгий режим, он доверил дела Теппану, а сам в последние годы проживал в Петербурге. Время на промыслах он проводил с весны до начала заморозков, не желая ощущать на себе сибирские морозы. Во время своих наездов Белозёров накручивал хвосты подчиненным, чтобы тем хватало усердия контролировать горные работы и держать рабочих в узде.
Не было на промыслах и окружного инженера Тульчинского, который находился в это время по делам «Лензото» в Петербурге. Теппан видел, что вспыхнувшая забастовка уже охватила несколько приисков, промыслы столкнулись с убытками, которые нарастали с каждым днем. Уговоры приступить к работам ни к чему не приводили.
Главными координаторами забастовки были рабочие из числа политических ссыльных, которые всеобщим голосованием были избраны в состав забастовочного комитета: П. Н. Баташев, Г. В. Черепахин, Р. И. Зелионко, Ф. И. Слюсаренко, М. И. Лебедев, П. И. Подзаходников, А. К. Лесных, Ф. П. Бондарь, И. И. Попов и другие (всего 18 человек). Ими было избрано центральное бюро, председателем которого стал П. Н. Баташев. Также были избраны выборные и старосты бараков: первые — для участия в переговорах с властями, вторые — для поддержания порядка в
казармах.
Позднее из-за ареста активистов и отсутствия на прииске Баташева (в это время он находился в Бодайбо для организации стачки железнодорожников) забастовочный комитет собрал чрезвычайное заседание и избрал председателем бюро Черепахина. Обстоятельства требовали незамедлительного реагирования на сложившуюся обстановку — начались аресты, угрозы, со стороны властей организовывались различные провокации.
Собрания бастующих проходили на каждом прииске. Делегаты же от приисков и выборные собирались на прииске Надеждинский. Здесь был Народный дом и управление промыслами.
Весь март шло противостояние между рабочими и властями промыслов. Убытки из-за остановки шахт нарастали с каждым днем. Правление «Лензото» шло лишь на мелкие уступки, не желая выполнять основные требования: уменьшение продолжительности рабочего времени, увеличение платы за труд, улучшение условий проживания и медицинского обслуживания и др. Перечень требований бастовавших состоял из 18 пунктов и отвечал не политическим интересам, а житейским: рабочие стремились изменить свою жизнь к лучшему.
Несмотря на то что забастовка имела мирный характер, Теппан сгущал краски, отправляя телеграммы в Петербург и в Иркутск, губернатору, с просьбой прислать солдат для усмирения рабочих. С такими же просьбами обращалось к губернатору и правление промыслов.
В середине марта из Петербурга вернулся Тульчинский, а с ним одновременно прибыли помощник начальника Иркутского жандармского управления ротмистр Н. В. Трещенков с воинской командой и заместитель прокурора Иркутской судебной палаты Преображенский.
Тульчинский, пользовавшийся авторитетом среди рабочих, принял самое активное участие в переговорах с ними. Обещал, что при возобновлении работы шахт ему удастся договориться с правлением «Лензото» об удовлетворении требований бастующих. Однако стачечный комитет понимал, что если забастовку прекратить, то требования так и останутся невыполненными.
Трещенков же не скрывал, что ему не терпится расстрелять зачинщиков беспорядков. Среди служащих кто-то спросил: «А как вы это устроите, когда рабочие находятся в казармах и ведут себя тихо?» На что Трещенков ответил: «Я сумею это сделать, арестую их выборных, а когда эта челядь пойдет ходатайствовать, уж тогда я знаю, что делать».
В ночь с 3 на 4 апреля (по старому стилю) с позволения Преображенского и по команде Трещенкова было арестовано и отправлено в бодайбинскую тюрьму несколько выборных. Андреевские рабочие, узнав об аресте товарищей, поднялись всем прииском и 4 апреля направились к Преображенскому на прииск Надеждинский. По дороге к ним примыкали рабочие приисков Ближней Тайги. Почти две с половиной тысячи человек — с иконами, безоружные, измученные голодом, отчаянием и безысходностью — шли просить освободить выборных и разобраться с самоуправством администрации.
Следует сказать, что до этого Трещенков предлагал всем рабочим написать заявления с требованиями и с ними всем скопом идти к прокурору Преображенскому. Усматривая в этом провокационный умысел, стачечный комитет отговаривал рабочих это делать, поскольку при массовом выходе к властям была велика вероятность применения силы. Но рабочие, подстрекаемые меньшевиками и людьми Трещенкова, решились на этот шаг.
Вот одно из заявлений, подписанное рабочим Жуковым:

Его благородию господину прокурору Иркутского окружного суда от рабочего Андреевского прииска Ленского золотопромышленного товарищества Василия Сергеевича Жукова.
Заявление.
Я, нижеподписавшийся рабочий Василий Жуков, прекратил работу в Ленском золотопромышленном товариществе за невозможностью продолжить таковую вследствие явных нарушений контракта, о которых мною будет подана жалоба господину мировому судье Витимского горного округа. В прекращении работ насильственных мер принято никем не было, к дальнейшему продолжению невыхода на работы среди нас, рабочих, подстрекателей не было. В чем и подписуюсь. Рабочий № 7695 Василий Жуков.

Разумеется, такие заявления писали массово и под диктовку.
Толпа рабочих, вытянувшись в длиннющую колонну, шла в Надеждинский. При ее приближении на подходах к Народному дому по команде Трещенкова были построены вооруженные солдаты, более 100 человек. Попытка Тульчинского остановить толпу ни к чему не привела, люди продолжали идти. Ротмистр Трещенков отдал устный приказ офицерам, и по команде солдаты открыли огонь по приблизившимся рабочим. В страхе люди стали разбегаться. Итог расстрела безоружных рабочих: убито — 270 человек, ранено — 250.
Созерцая убитых и раненых, Трещенков выказал свое отношение к рабочим: «Мало я вас, подлецов, здесь положил».
Для администрации промыслов это была победа. Собрались в доме Теппана, праздновали завершение столь длительного противостояния, отмечали «героизм» Трещенкова. Наверняка собравшимся чиновникам Трещенков поведал, как он в 1905 году проявил особое рвение в расправе над сормовскими рабочими. Известно также, что на его счету и артобстрел вокзала в Нижнем Новгороде, в котором укрывались рабочие-дружинники.
Расследование
Эхо Ленского расстрела волной пронеслось по всей России.
В конце апреля 1912 года Николай II направил сенатора С. С. Манухина для расследования причин забастовки и факта расстрела ленских рабочих. В начале июня Манухин с членами комиссии прибыл в Бодайбо.
За полтора месяца работы комиссия собрала весьма обширный материал о хозяйственной и финансовой деятельности Ленских промыслов, о характере организации горных работ, условиях быта, труда и оплаты наемных кадров. Было опрошено множество людей, являвшихся непосредственными свидетелями произошедшего.
Правительственный ревизор так описал жилища рабочих:

Из 103 казарм, обслуживающих состав рабочих на приисках 2-й дистанции, в удовлетворительном состоянии лишь 15, остальные 88 совершенно не пригодные для жилья... Зимою в них так холодно, что мокрые сапоги примерзают к полу, рабочие вынуждены спать в шапках ввиду того, что изголовья нар приходятся у промерзших стен. Большинство существующих казарм в таком состоянии, что угрожают не только здоровью, но и жизни рабочих, а поэтому подлежат уничтожению.

Описания фабричного инспектора Горбунова:

В казарме не имеется ни одного свободного простенка. Это значит, что умывальник подвесить негде, негде разместить одежды... Вода с мокрой одежды ручьями стекает на пол, а оттуда — в подполье через щели в полу. На очаге стряпают, согревают воду в чайниках. Пространством под плитою пользуются в качестве сушилки. На полках поставлены намокшие валенки, повешены штаны, куртки, словом, весь гардероб рабочего. Зимою испарения наполняют все помещения, как это бывает в банях.

Побывавший на Ленских приисках в составе комиссии адвокат А. Тюшевский писал:

После 11 или 11 с половиной часов работы в вышеописанных условиях рабочий шел отдыхать. Куда? В свои казармы. О!.. Если бы видели эти проклятые казармы, у вас сердце закипело бы и зубы заскрежетали бы злобою. Когда пишущий эти строки увидел и обошел казармы, он сделал такое заявление своим коллегам по расследованию Ленских событий: «Товарищи, нам здесь делать нечего, нам остается: посоветовать рабочим поджечь эти прогнившие, вонючие здания и бежать из этого ада куда глаза глядят».

Целесообразно привести часть показаний бодайбинского мирового судьи М. Рейна из протокола его допроса членом комиссии коллежским советником Кореневым:

...Вначале я со стороны служащих Ленского золотопромышленного товарищества встречал предупредительность, даже чрезмерную, но с течением времени для меня становилось все более ясным, что заправилы «Лензото» Белозёров и Теппан, а с ними другие, нижестоящие, считают себя вне закона.
...Со времени же передачи мне 18 апреля следствия о событии 4 апреля я натолкнулся на явное неуважение ко мне как судье.

Преображенский, Трещенков, подчиненные ему штабс-капитан Лепин и штабс-капитан Санжаренко всячески препятствовали расследованию, оказывали давление на М. Рейна и на рабочих, которые были подвергнуты допросам как свидетели.
Преображенский говорил Рейну в частной беседе: «Нам известно, что в обществе вы высказываете мнение, что стрелять не было нужно; вы знаете, Трещенков может записать вас в департаменте полиции, напортить вам. <...> Сегодня нам доставят двух свидетелей, которые установят буйное настроение толпы... и это мы должны доказать».
Начальник воинской команды штабс-капитан Лепин, ротмистр Трещенков и иные заинтересованные лица посылали губернатору и в Петербург телеграммы, что толпа рабочих была вооружена, шла с явными намерениями погрома, представляла собой угрозу. Мол, толпа никак не реагировала на предупреждения и поэтому мы были вынуждены дать команду солдатам открыть огонь, что убитых и раненых гораздо меньше, чем указывается в телеграммах членов стачечного комитета. Сразу после расстрела для оправдания своих действий Трещенков приказал к убитым и раненым натаскать камней, палок и иных предметов, как бы свидетельствующих о серьезных намерениях толпы. Одним словом, свершившееся злодеяние старались скрыть и обвинить рабочих в вооруженном бунте.
18 июля 1912 года Манухин, уже будучи в Иркутске, представил прокурору постановление о возбуждении уголовного дела в отношении Трещенкова. Главноуправляющий Белозёров и его помощник Теппан были сняты с должностей.
Сейчас на месте трагедии у речки Аканак в поселке Апрельский (бывший прииск Надеждинский) установлен гранитный памятник жертвам Ленского расстрела, на месте захоронения жертв установлен мемориал.
100-летие «Сибирских огней»