Разговор по душам

Александр Михайлович Гаврилов — график, живописец. Родился в 1955 году в городе Сталинске (нынешний Новокузнецк). Окончил Ярославское художественное училище, Омский педагогический институт. С 1981 года является участником городских, областных, межрегиональных, всероссийских, международных выставок. Произведения художника находятся в собраниях Томского областного художественного музея, Новокузнецкого художественного музея, Кемеровского областного музея изобразительного искусства, Уфимского республиканского художественного музея, а также в частных коллекциях любителей живописи в России и за рубежом.

Гавриловская усмешка

Гавриловская усмешка — над изображением, зрителем, собой, — она везде. Например, в похожем на врубелевского сидящего демона Минотавре, который грустно, но все-таки усмехается. Он и правда смешной, большеносый, с неопасными «няшными» рожками. Только сразу видно, что гавриловский Минотавр бесконечно устал от чересчур прытких тесеев!

Та же усмешка и в лукавой Еве, лениво грызущей яблочные тушки среди стрекоз и бабочек в тени библейского древа под богатырский храп послушного, как агнец, любимого Адама. И в нежных, дерзких, насмешливых линиях, становящихся красотой таких разных прекрасных женских тел. И в причудливом, живом, золотом изобилии аппетитных «Ненатюрмортов», которые сам автор, улыбаясь, называет «плодофилией» — почти маниакальной любовью к плодам земли и воображения.

Здесь любая груша еще и женщина (мягкость, изгибы, рождающие желание ее съесть!), и жертва (нож как палач!), и даже сам художник.

— Что бы я ни изображал — груши, обнаженку, персонажей из Библии и мифов, пейзажи, зверушек, — это всегда в какой-то мере автопортреты, выражение моих мыслей, чувств, состояний, — признается художник.

По словам Александра, больше всего его самого в Минотавре и в Щуке:

— Она вся в блеснах, исцарапана, изорвана — а плывет!

И многочисленные гавриловские «Ненатюрморты», в которых груши, бананы, бутылки, даже вилки выглядят почти пугающе очеловеченными, — тоже он.

— Все, к чему мы прикасаемся, становится носителем нашей энергии, — объясняет художник. — Одно время я собирал вилки. Куплю, развешу — не то, мертвы. А вот жеваные, с энергетикой — сами просятся в картину. Ножи, бутылки — троганные, раскрывавшиеся в тепле ладоней, помнящие ощущение губ — сами рождают образы.

Так, прозрачные бутылочные горлышки превращаются в хрупкие, беззащитные шеи. А нож, испачканный сладкой кровью взрезанной им груши, и сама груша становятся метафорой палача и его жертвы, зла и добра.

Родом из СССР

Александр Михайлович Гаврилов родился и вырос в СССР. А тогда если учили рисовать шарики-кубики, то со всеми положенными светотенями, а если — мягкую, нежную, круглую женскую «нюшку», то со всеми ямочками, бархатными шероховатостями и главной разделительной линией, указывающей на тайное тайных.

— Только с одним талантом можно всю жизнь просидеть, — считает художник. — Еще в детстве у меня были хорошие учителя, хорошие друзья — все «в художники пошли». Если это есть в тебе — добираться до сути вещей, куда-нибудь выберешься.

Окончившего учебу в художественном училище и педагогическом институте Александра в начале 1980-х распределили в художественную школу, расположенную в родном городе Новокузнецке. И за шесть лет он прошел путь до ее директора. Но в директорском кресле художнику оказалось неуютно. Он сбежал в Художественный фонд, а вскоре вступил в Союз художников.

— В общем-то хорошее, уверенное было время, — улыбается Александр. — И вдруг наступили девяностые, появилось ощущение, что всех бросили, кинули. Как щенков — плывите куда хотите и как хотите лапками гребите. А под горой сидит «серый волк»: надо работать, выставляться, что-то продавать, жить.

Тогдашние новосибирские музыканты из волны русского рока брали за концерты тушенку, шпроты, сгущенку. Интересно, у новокузнецких художников такое было — картины за еду? Наверное, тоже было. А кто посмелее — начал бизнесом заниматься.

Около 30 лет назад Александр Гаврилов набрал свой первый взрослый класс — желающих обучиться рисунку, композиции, гармонии цвета. К нему ходила очень интересная молодежь. Потом появилась галерея, где главной целью было не продавать, а собирать, сохранять, показывать. Увы, просуществовала она недолго.

— Открыть бы частную школу на Ильинке — там хорошо, есть простор, по которому сюда попадаешь из города, и есть ветер, небо, солнце, — мечтает художник. — Мне нравится набирать людей, делиться с ними тем, что имею. Если педагог сам не рисует, что он даст? Но я ведь тоже что-то беру от своих учеников — общение, эмоции.

Любимая женщина художника Гаврилова

— Проще или сложнее жить с человеком, устроенным похожим на тебя образом, не знаю. Я ведь не пробовал по-другому, — честно рассказывает Александр.

Уже больше 45 лет его и его жену, художницу Елену Гаврилову, связывает главное: понимание. Ведь она такая же, как он, тоже творец. Кстати, ее мастерская уже десятки лет находится через тамбур от мастерской Александра Гаврилова.

— У Лены лучшая в городе акварель, узнаваемая в Сибири пастель, свой стиль, она образнее меня, — улыбается художник.

Любимая женщина художника Гаврилова родом из Северодвинска Архангельской области. Познакомился с ней Александр в художественном училище Ярославля, где они, совсем молодые, оба были захвачены творчеством. В общем, классика! Потом его призвали в армию, а ее после училища распределили в Ростов. Когда демобилизованный Александр за ней приехал, Елену уговаривали остаться и даже обещали Александру карьеру, лишь бы он ее не забирал!

Но, как жена декабриста, художница отправилась за художником в Сибирь. Поначалу ей в Новокузнецке после золота ростовских солнечных куполов с колокольнями, после чистого, свежего, северного ветра было серо и зябко. Но появился сын, а через четыре года дочь. Растила их Елена, на ней были дом и семья. Тогда как Александр мог закрыться на неделю в мастерской.

— Нам детей оставить было не с кем — так вдвоем с Леной и носили их по выставкам чуть ли не с самого рождения, — вспоминает Александр Гаврилов. — Сначала Андрей, потом Ольга ползали среди подрамников в мастерских. Немного подросли — таскал их с собой в тайгу. Могли зимой в пещере заночевать... Выросли! И до сих пор природу любят.

Как только дети начали вставать на крыло, Елена вступила в Союз художников.

— И столько в ней всего накопленного открылось, она такую философию выкручивает — мама дорогая! — восхищается художник.

Почему не уехал

— Новокузнецк — город тяжелый, давит, — делится Александр. — Здесь горизонт, куда ни оглянешься, везде зачеркнут многоэтажками, заводами. Будто и пространства нет — ни одного из трех его измерений, — и времени тоже. Оно потерялось, стало безликим, одинаковым вчера, сегодня и завтра. Просто точка, сгущенная до непредставимой плотности. Поэтому достаточно неуловимого движения, прикосновения, шороха, взгляда, чтобы рождались новые Вселенные.

Александр Гаврилов — редкая среди нынешних художников птица. За тучным пропитанием, манящим комфортом, капризной, легкомысленной славой далекого, заветно-обетованного чужеземья он, кажется, даже не стремился.

— Почему не уехал? А отсюда рукой подать до любого из чудес мира! Близость удивительная! Рядом матово-зеленая Катунь, разноцветный Кузнецкий Алатау, Горная Шория, Алтай — захватывающая воображение красота, до сих пор, слава богу, человеческими руками до конца не захватанная.

Художник любит бывать на реке Казыр. Хотя бы на две-три недели в году выбирается туда обязательно. Без этюдника, просто ходит, наслаждается горной природой, головой работает.

— Мне важно увидеть что-то кроме самих видов, какой-то пласт поглубже копнуть, — признается Александр. — Сделать очередной пейзаж, еще одну «красивую картинку» неинтересно. Нарисовал пруд — и что? Но если добавить к этому, первому, еще пять состояний — только не три, а то получится плоско, какие-то времена года! — тогда появится не только пространство, но и время... Утро, луна, снег, осеннее солнце, прохлада, шорох — тот же пруд, но измеренный и живущий так же, как и ты.

Надо работать каждую минуту!

Нет, Александр Гаврилов вовсе не однотонный, не золотой, не карамельный. Есть у художника и жесткие серии: интернатовские дети, тревога, злые глаза. Но гавриловской радости — просто от бытия! — все-таки больше.

Он работает, пока не найдет, не подведет, не подсечет, не вытащит (Александр — заядлый рыбак, любит это рассветное дело!) нечто, что ему самому нравится. Отсюда разнообразие тем, техник, хотя все остается узнаваемо. Отсюда циклы, серии, затянувшиеся на годы, протяженные во времени. Например, 100 NU, где обнаженных уже несколько сотен, обильные «плодофилийные» «Ненатюрморты»...

Отсюда удачный поиск собственных «фишек». Те же женские изгибы груш или использование лака при изготовлении офортов. Ведь при этом вроде бы из ничего рождалась такая удивительная фактура, что было непростительно-грешно не выстроить из нее свои миры!

Казалось бы, нашел что-то пробуждающее любопытство и желание обладать — продавай, зарабатывай этим на жизнь. Но это скучно.

— Начинать всегда весело, — делится Александр. — Каждый раз думаешь: вот сейчас будет шедевр! А получается очередная картинка из числа таких же.

Вот они стоят на подрамниках, просто в углу — ждут, пока художник сам для себя придумает повод-«пиночек», чтобы закончить их чем-то неуловимо, но важно иным. Поэтому к одним и тем же темам, развивая их внутри, Александр возвращается через паузы на протяжении многих лет. Так появляется мудрость.

— А вот спокойствие не приходит. Свои слабости, недостатки знаешь, выворачиваешь их и с этим работаешь, — рассказывает Александр Гаврилов. — Теперь-то я понимаю, что художник только с сорока лет начинается, а до этого он не так уж и интересен. Зато можно всласть поискать себя, похулиганить. Почему бы этого не позволить себе сейчас? Единственное условие — пахать. Это не значит «красить» по картине-десять в день. Часто я просто обдумываю, примериваюсь, наброски делаю, чай пью... Но работаю каждую минуту!