Вы здесь
«Я устал забывать имена...»
* * *
Мало ли...
мало ли что...
Все перемелется, боже мой.
Жизнь перемелется тоже, но —
мало ли, мало ли что…
Силы небесной зерно
в нас не для чертовой мельницы:
в жизни одной не поместится
то, чему жить суждено.
Прах...
Ну да мало ли что.
Эти случайные записи
я оставляю как затеси.
Знать, не вернусь... ну и что?
Вечен... не вечен... зато —
болью, слезами, сиянием
полнилось без покаяния
бедной души решето.
Было!.. И вряд ли прошло.
Белые земли российские,
буйные ветры азийские
вызволят наше тепло.
Милая, милая — кто?
Кто нам сулит расставание?
Верю!
И нету названия.
Мало ли... мало ли что…
* * *
Снег ли выпал? Земля в неглиже...
Снова дворник скребет по душе.
Сообщает небес атташе:
Рай по-прежнему ждет в шалаше.
Что тревожишь? Что пухом томишь?
Запою про шумящий камыш!
Про июльский шалаш у реки,
Про возлюбленный трепет руки.
Но пустынна душа и бела —
С покаяния и с похмела,
Средь замерзших и замерших вод...
А железо скребет и скребет.
* * *
Пред холодами в испуге
Солнце садится на юге,
Прячется за горизонт...
— Боже мой, боже мой, Маша —
Уж не моложе, не краше!
И горевать не резон...
Тихо в бору Каракане,
Муха уснула в стакане,
Вреден для мух алкоголь.
Где моя новая склянка?
Рядом — по карте Сбербанка,
Через дорогу, изволь.
«Путинка» с сыром — в нагрузку.
Ладно, пойдет на закуску!
Все же — алтайский «Янтарь».
Друже мой, все миновалось,
Самая-самая малость
Держит нас, мой государь.
Это любовь и поминки,
Это когда без запинки
Старые строки твердишь.
Будет нам, будет прощенье
С ласкою на угощенье
В верные сроки, глядишь...
Случай на родине
Домик мой притулился на плече Транссибирки:
сектор частных строений на краю городка.
Здесь ветра атмосферу прогудели до дырки,
здесь тоска бесконечна, как напев дурака.
Случай прост и обыден: мне в ограду недавно
странной ощупью, боком затесался старик,
был бельмаст и костляв он и стучал непрестанно
батогом пред собою. Неказист, невелик,
был одет не по лету — пиджачок, телогрейка,
шапка древней цигейки да гнилые пимы…
— Сын не здесь ли живет мой?
Заплутался маленько.
Дочка с дому прогнала —
поругалися мы...
Вот сынка и шукаю...
Адрес?.. Нет, не упомню...
Он на улицу вышел.
Он стучал в каждый дом:
Сын не здесь ли живет мой?..
Сын не здесь ли живет мой?..
— Нет, не здесь, —
бормочу я
со стыдом... со стыдом…
Светающий жест
Светлый излом запрокинутых рук,
русых волос восходящие струи,
русый рассвет, озаряющий луг, —
в это уверую, с этим умру я.
Там, где лежим голова к голове,
где созревает роса по полянам,
в птичьем —
космическом —
молекулярном
звоне плыву по туманной траве,
зная —
сиянья не застит былье!
Вот и спасение, вот и свобода...
Вновь погружаюсь, не знающий брода,
в волнами ставшее тело твое…
Предзимье
Ковш Медведицы над Абрашино
звездною ручкой почти коснулся Оби.
А Млечный Путь в зените подобен
небесной пороше...
Все это было вчера, вчера:
Бабочки, пчелы, цветы.
Рыжая шкура сыра, сыра
До черноты.
Влагой ли снежной сечет, слепит
Мой лобовик.
И, слава Господу, не избыт
Нежности миг…
Послевесеннее
С поля войдя, оскользнуться на черных досках
и, воды зачерпнув из кадушки,
выплеснуть на раскаленную каменку
запах смородины, яблони цвет облетевший
и скорлупку жучка.
* * *
А стаи птиц, летящих по лицу,
а промельки улыбок и печалей
влекут меня к началу и концу
или к бессмертью, бывшему в начале.
Мне любы гуси-лебеди мои,
и горлинки, воркующие кротко,
и горе-журавли, и соловьи...
Из невесомых заповедей соткан
твой чистый лес, твой облик и полет,
из невесомых заповедей сердца.
Твой чистый лес ликует и поет,
где в небеса глядеть не наглядеться.
Твой ясный облик — выси птичий плеск —
прольется в очи облаком печали
и вестью, что конец мой — не конец,
а лишь бессмертье, бывшее в начале.
Ты — рядом. И когда ты говоришь,
или молчишь, или тихонько дремлешь,
на всей земле такая дрожь и тишь
(как на заре весной после дождя!),
что я мудрей, счастливей, чем дитя...
И думаю, и чувствую затем лишь...
* * *
Рубахи на мне распадаются в прах,
До ветхих лохмотьев хлопчатых.
Взаправду нагими нас встретит Аллах
У края небес непочатых.
Ты тела рубаху сыми, не робей
Конца обветшалого праха.
Жизнь катит свое, как жучок-скарабей,
По краю сомненья и страха.
Ступи же за край, через плоти навоз,
В отверстое бездны сиянье,
Где светит надеждою вечный вопрос —
Прощения и покаянья...
* * *
Вот и год прошел, миновал.
— Однова, — шепчу, — однова…
Все пусты, напрасны слова,
Кроме горького — «однова».
Никогда не вянет трава
Там, где ты, как прежде, жива.
Знанье это — как дважды два,
Ты права, родная, права!
Но во тьме, где цел я едва,
Долу клонится голова —
Брезжит прошлого синева
И дрожит судьбы тетива.
Боле кровь уж не ретива:
— Однова, — шепчу, — однова…
* * *
След молитвы в глазах у родни
Скоро станет привычным, как «здравствуй».
Но, прости, может, все не напрасно,
Впрямь, пока не остались одни,
Ты прости мне, мой друг незабвенный,
И невнятную нежность, и стыд.
Я уеду. Пусть ветер свистит
За стеклом и по краю вселенной.
Как тепла наша степь, как кругла,
Сколько песен в нее укатилось,
Сколько боли за далью простилось —
Ни души, ни стены, ни угла…
Я устал забывать имена...
Неужели мы все заблудились?
Наши дети на свет народились,
Для того чтобы длилась война.
Немочь ночи простор поглотит...
А уголья мгновенной утраты
Откровенней пустой полуправды.
Бог суди...
А родная простит.
Ты не плачь. Не молчи, не молчи,
Ты люби меня так же смиренно.
Край скатерки разгладь о колено
И три раза о стол постучи…