Вы здесь
Купите лето
* * *
А мы стоим под желтым фонарем,
читаем Блока и едим печенье.
Когда умрем — а мы с тобой умрем, —
мы просто выйдем из его свеченья.
И не заметим поначалу, как
сместились мы по отношенью к смерти.
Ведь светит свет, и задувает ветер,
и первый снег садится на рукав.
* * *
У Лихобор перебегают рельсы
какие-то смешные чуваки.
Иди сюда, пожалуйста, погрейся,
я рыбку выпускаю из руки,
она плывет, она в тебя вплывает,
она в тебе взрывается теплом.
Во мне стучат и звякают трамваи,
во мне гудит неведомый циклон.
Но ты не думай, я не беспокоюсь,
я просто тоже превращаюсь в поезд,
мне надо ехать, весело трубя,
мне надо петь усталым пассажирам,
что живы, живы, все на свете живы.
Все дальше удаляться от тебя.
* * *
Была я однажды маленькой, и мне подарили шарики,
На палец надели петельку, сказали: «Не отпускай!»
Но я отпустила шарики, я знала, что это — правильно:
Веселым воздушным шарикам в ладони моей тоска.
Я знала, что так и водится, по сказкам и по преданиям:
Свободу волшебной щуке, а Коньку-Горбунку — вдвойне.
Когда подо мной подломится, когда надо мной затянется,
Я их позову, и шарики опять прилетят ко мне.
И я не боюсь начальника, тринадцатого и пятницы,
Зачетов, и стоматологов, и тонкого льда весной.
Но с каждой моей ошибкою и с каждым чужим предательством
Один из воздушных шариков взрывается надо мной.
* * *
Наверно, существуют города
за дальним мысом, за соленым морем,
а здесь — мои холодные ладони,
и в них лежит тяжелая вода.
И если я ладони разомкну,
вода вернется в длинную волну,
о берег разобьется, как слепая.
И в городах, далеких и чужих,
какой-то мальчик в комнату вбежит
и крикнет: «Мама! Звездочка упала!»
В отпуске
Долго планируют.
Ссорятся из-за отпусков:
Ленке-то дали на июль,
а мне говорят: подожди.
А в сентябре море холодное, да и вообще дожди.
Ждут, достают купальники, меряют, плачут.
Заказывают на Wildberries.
Укладывают в чемоданы всякую мелочь,
а нарядное выбирают до последнего вечера —
вроде уже не девочки, а хочется, чтоб сидело.
Синее-синее, белое-белое.
И идут по белому, такие неловкие,
словно китихи, выброшенные на берег,
как дирижабли, запутавшиеся в собственных веревочках.
Море рокочет раз.
Вечерами красятся,
не забывают об украшениях,
обгоревшие руки прячут в рукава «три четверти»,
даже туфли на каблуках в чемодан вместились.
И идут по двое,
еще более одинокие от этой парности,
по набережной, где пахнет солью и водорослями так,
что кружится голова.
Море рокочет два.
Отмечают мысленно:
вино выпито, мидии съедены,
загар, наверное, будет, пока не облезет.
Две экскурсии, чтобы вынести что-то полезное.
Сувениры Кате, Сереже, Лиле
купили.
Можно лечь на песок с чувством честно выполненного,
ждать, когда уже выплывет
маленькая такая лодочка,
на корме человечек в зеленой шляпе и с удочкой,
а на удочке звездочка — чья-то душа,
болтается и горит.
Море рокочет три.
* * *
Кривые подмосковные антоновки
сгибаются под яблоками желтыми.
Качаются вагоны полусонные,
о черепицу барабанят желуди.
У станции с корзинками и ведрами
стоят старушки, нависает радуга.
Купите лето, сочное и твердое!
Чтоб сладко пахло, чтоб хватило надолго.
Чтоб на балконе, выстланном газетами,
оно плыло над миром замороженным,
светя ночами отраженным светом
сквозь золотую тоненькую кожицу.
* * *
«Москитные сетки на окна, ремонт ПВХ»,
«продам/поменяю участок». Качаются ветки.
И желтые пуговки пижмы, и крик петуха,
и рыжие крыши, и дождик, холодный и редкий,
и свет телевизора за занавеской в окне,
и щели ступенек, и велика остов железный —
все болью такой отзовется, замкнется во мне,
как будто прощаюсь, как будто все это исчезнет.
Как будто не выдумать сердцу отчизны иной,
чем Ржавки и Черусти, чем подмосковные гетто,
где дикие вишни, летейским залитые светом,
где всеми забытые не обретают покой.