Вы здесь
«Я все это видел и все это знаю...»
* * *
Это может лишь присниться:
В луже хвойная вода,
Две вороны, три синицы
И ворота в никуда…
Два столба, на них ворота —
Посреди лесной глуши!..
Кто-то здесь затеял что-то,
Да, видать, не завершил.
Что он думал в этой чаще?
Как поставил бы забор?
Был он пьяница пропащий
Иль безумный фантазер?
Я бы сам для интереса,
В меру уходящих сил,
Тайну сказочного леса
Для себя отгородил.
И ходил бы на поклоны
В эти заросли тогда:
Три синицы, две вороны
И ворота в никуда…
9 сентября 1997 г.,
Тогучин, дорога на Киик
* * *
Слабеет звон сердечных сокращений.
Земная слава, как и срок земной,
Не выпрямит дрожащие колени
И позвоночник перебитый мой.
Но что же дальше — вот вопрос вопросов!
Каким там шрифтом в Книге Бытия
Меж запятых, кавычек, переносов
Оттиснется потом строка моя?
Когда и где, в какой библиотеке
Запросит эту Книгу книголюб?
В каком забывчивом грядущем веке
Строка возникнет между влажных губ?
Кто б ни был ты, мой будущий читатель,
Пожалуйста, одно лишь в толк возьми:
Я был не посторонний наблюдатель,
Живя в двадцатом веке меж людьми.
Жестокий век! Как он меня корежил
И укрощал стремительный мой бег!..
А я не раз, бывало, лез из кожи,
Чтобы прославить свой двадцатый век, —
Пускался в путь и возвращался к дому,
И предан был всегда земле одной —
Не сторожа, подобно псу глухому,
Земную славу, как и срок земной.
3 февраля 1997 г.
* * *
Все стало новым для меня.
И сам я стал как будто новым —
То, что вчера было суровым,
Вдруг подобрело в свете дня.
Я как турист в чужой стране:
Все странно так и непривычно.
И долго потолок больничный
Как небо будет виден мне.
А все минувшее приснится
Бездонной светлой пустотой.
И эта жуткая больница —
Как столб за пройденной верстой.
14—16 ноября 1996 г., больница
Елизаветино
Для других тут — дачи, дачи,
Валуны как валуны...
А вот мне совсем иначе
Эти просеки видны.
Были розовыми камни —
Те, что нынче в седине.
Улетевшая видна мне
Птица в синей вышине.
А тропинка за ольхою
Вроде та да и не та...
Незабвенной чепухою
Моя память занята:
Тут был столбик, там канавка,
Там аллейка из осин;
Здесь была когда-то лавка
«Бакалея, керосин»,
У вокзальной водокачки
(Только где же тот вокзал?!)
Зойке Пуховой — гордячке —
Я Корнилова читал...
А за третьим поворотом
Жил эстонец Гуго Сепп,
В русской печке по субботам
Выпекал он черный хлеб.
Эти знаки, эти лица —
Все пустяк и небылица,
Вроде воздуха в руке...
Пусть хоть что-то сохранится —
Не строкою на странице,
А пробелами в строке…
* * *
Мне снилось, будто в лодочке у берега
Два нищих инвалида-старичка —
Два беженца с какого-нибудь Терека
Дудели в два поломанных рожка.
И так они старались, так внимательно
Друг друга слушали, глаза скосив! —
Тянули аккуратно и мечтательно
Нездешний нескончаемый мотив.
Рожок у каждого был чем-то перевязанный,
Источен стариною за сто лет…
Под темными чинарами, под вязами
Явилась эта песенка на свет.
Явилась где-то там, где нам не велено
Теперь ни петь, ни плакать, ни играть…
Где для меня, конечно, не постелена
Кошма на подогретую кровать.
А лодочка у берега качается,
А музыка нездешняя скулит…
И сон такой вовеки не сбивается
И ничего мне в жизни не сулит.
6 декабря 2000 г., 3 часа 40 мин. дня*
* * *
Привычные словечки, словно спички
Из коробка, выходят чередой, —
Бездумно, по затверженной привычке:
«Мой славный», «мой хороший», «золотой»…
Но спичка моментально обгорает:
И трепетанье слабого огня
Кого-то, может быть, и согревает… —
Кого угодно, только не меня!
12 февраля 1996 г., Тогучин
В больнице
Е. И. Рохлиной
Он бережно несет в себе самом
Свое больное сердце. Осторожно,
Словно по проволоке акробат,
Идет он медленно по коридору.
…И пахнет хлоркой. И мочой, и потом.
И кто-то стонет. Кто-то сладко спит…
А он идет и до конца не верит,
Что жить ему разрешено опять!
Еще полгода, а быть может, годик…
А может, два… А лучше если три —
Он будет видеть небо за окошком,
И слышать по листве скользящий дождь,
И плач соседской крохотной девчушки,
И шорох мыши в кухне, под окном!..
Врачи — его заступники пред Богом —
Не понимают: для чего опять
Они уберегли на срок недолгий
Вот эту невеселую судьбу?
Он книгу, что ли, сочинить успеет?
Или насадит сад вечноцветущий?
Или продолжит знаменитый род —
Седой старик восьмидесятилетний?..
Нет, ничего он этого не сможет.
А сможет просто жить. Четыре буквы
На русском языке вобрали тайну —
Пленительную тайну бытия.
Жить! Как живет в болоте черепаха,
Как воробей в полете недалеком,
Как хрупкий колосок в огромном поле
Под необъятным небом голубым!..
И сколько радости, и сколько света,
И сколько вечности и любопытства
В звенящем, односложном слове «жить»!
…И надо быть по-птичьи осторожным,
Чтоб медленно лететь по коридору —
Не расплескав свое больное сердце,
И сохранить его в себе самом.
7—8 июня 1998 г., больница
Маленькие радости
Обмакнуть кусочек хлеба
Аккуратно в банку с медом
И запить из толстой кружки
Охлажденным молоком;
Да, упав среди ромашек,
Наблюдать за небосводом,
Где медлительная птица
Спорит с верхним ветерком…
Раздобыть из-под кострища
Пропеченную картошку,
Разломить ее на части,
С аппетитом присолить;
А на озере, под ивой,
Видеть лунную дорожку
И Венеры отраженье —
Как серебряную нить…
Зачерпнуть ковшом жестяным
Воду темную из кадки
И, как будто не проснувшись,
Тихо подойти к окну —
Поглядеть на старый тополь
Да на звездные порядки
И на цыпочках вернуться
К потревоженному сну…
4 августа 1997 г., Тогучин
* * *
Я все это видел и все это знаю,
Я все это трогал своими руками;
Не все понимаю, но все принимаю —
В лесу, за столом, на реке, над лугами…
Живу не по правилам, а по наитью,
И в дальние дали мне путь не заказан.
Но крепче становятся тонкие нити,
Которыми с детства опутан и связан.
Я связан с кривой деревенской дорогой,
Я связан с асфальтовой липкою пылью,
Со сказкою строгой, с мечтой-недотрогой
И с древней, как мир, фантастической былью.
Висит на стене небольшая иконка —
Премудрый все видит, все слышит и знает.
Железные ходики тикают звонко.
А день угасает.
А день угасает?
29 марта 1998 г., Новосибирск
* Редакция благодарит за помощь в подготовке подборки жену писателя Магалиф Тамару Федоровну.